КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Однимъ словомъ, веселье тогда было полное, широкое, и мы, слушатели ныншнихъ хоровъ, можемъ имть о хор того времени самое смутное представленіе. Древніе старики и старухи помнятъ, разсказываютъ. Остались, конечно, и записки того времени, памятники. Съ разсказовъ такихъ стариковъ и старухъ да по запискамъ того времени и пишемъ мы свою повсть.

У Павла Борисовича хоръ состоялъ изъ двнадцати очень хорошенькихъ и большею частію молоденькихъ крпостныхъ двушекъ и семи пвцовъ, изъ которыхъ шесть были тоже крпостными, а седьмой, ужасающій басъ, былъ нанятъ и получалъ двадцать рублей въ мсяцъ жалованья, „мсячину“, то есть паекъ, отпускаемый разъ въ мсяцъ, и платье, не считая подарковъ отъ барина и его гостей. Зуботычины, „звонкое прикосновеніе арапника“ и затрещины — въ счетъ не шли. Въ числ хора была одна старуха, когда-то знаменитая пвица и плясунья; она состояла чмъ-то врод хормейстерши, надзирала за двушками пвицами, блюла чистоту ихъ нравовъ и имла довольно широкія полномочія, до права „вспрыснуть“ включительно. Старуху эту звали Матреной Карповной; она носила шелковыя платья и имла право садиться передъ бариномъ, конечно, во время пнія только. Два взрослые сына Матрены Карповны были на вол и служили въ Петербург, а дочь была замужемъ за чиновникомъ межевой канцеляріи.

Хоръ вошелъ и занялъ мсто въ углу большой съ хорами и колоннами залы. Одты пвицы были въ разноцвтные шелковые и бархатные сарафаны, въ кисейныя рубашки съ прошвами, а мужчины — въ синіе чекмени и казацкіе шаровары съ красными лампасами. Матрена Карповна подошла къ барской ручк, поклонилась гостямъ и вернулась къ хору.

— Мою любимую, — „Красотку!“ — громко приказалъ Скосыревъ, выходя въ залу со стаканомъ пунша. Гости слдовали за нимъ, звеня стаканами, шпорами и громко переговариваясь.

— Вниманіе, господа: сейчасъ чудную псню пропоютъ мои двки, — проговорилъ Скосыревъ.

Впереди хора помстился гитаристъ Тишка, взялъ аккордъ, топнулъ ногой, и Матрена нсколько хриплымъ, но все еще сильнымъ контральто запла только что вошедшую тогда въ моду псню.

Хоръ подхватилъ, и заунывная мелодичная псня полилась по комнатамъ.

„Что красотка молодая,

Что ты, свтикъ, плачешь?

Что головушку, вздыхая,

Къ блой ручк клонишь?

Или словомъ, или взоромъ

Я тебя обидлъ?

Иль нескромнымъ разговоромъ

Ввелъ при людяхъ въ краску?...“[7]

Псня эта понравилась гостямъ. Богатый, очень толстый, грузный помщикъ Злотницкій подошелъ къ Матрен, поцловалъ ее и обернулся къ Скосыреву.

— Павелъ Борисовичъ, можно подарокъ сдлать твоей Матрен?

— Сдлай одолженіе, это твое дло.

Злотницкій досталъ изъ бумажника „бленькую“ и подалъ Матрен, а пачку мелкихъ депозитокъ бросилъ въ группу пвицъ и пвцовъ.

— Веселую, живо! — крикнулъ Скосыревъ. — Наташка, впередъ плясать!

Хорошенькая статная блондинка вышла впередъ, подбоченилась, дождалась псни и плавно, сперва лебедью, прошла вокругъ, потомъ изогнула станъ, притопнула ножкой въ красномъ сафьянномъ башмак и понеслась подъ звуки лихой псни, махая платочкомъ, свивая и развивая станъ, легко скользя по паркету. Толстый Золотницкій не вытерплъ, притопнулъ, выбжалъ на встрчу Наташ и пошелъ передъ нею, помахивая и присдая.

Запыхавшаяся, красная, какъ алое сукно, остановилась Наташа и, улыбаясь, влажными глазами смотрла на барина, ожидая отъ него ласковаго слова, одобренія. Гости апплодировали ей и шумно выражали восторгъ.

— Плохо, — недовольнымъ тономъ проговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Вотъ Матрешка лтъ пятнадцать тому назадъ плясала, такъ плясала, это вотъ пляска была! Помнишь, Матрешка?

— Что было, то прошло, батюшка баринъ, и быльемъ поросло, — со вздохомъ отвтила Матрена. — Ныншнимъ такъ не плясать, тяжелы стали, больше о мамон[8] своемъ думаютъ, чмъ о барскомъ удовольствіи. Мы, бывало, батюшка баринъ, ночи не спали, учимшись, чтобы господамъ угодить, а что побоевъ, науки принимали, такъ и не выговоришь, а нон не то.

— Учи и ты такъ, какъ тебя учивали.

— Ахъ, батюшка баринъ, какъ я ее учить буду, ежели она сичаеъ мн слово за слово! „Я, говоритъ, при барин; ты, говоритъ, меня не смешь пальцемъ тронуть“.

Скосыревъ погрозилъ Наташ пальцемъ.

— Смотри у меня, быстроглазая! Выучить ее къ масляниц во что бы то ни стало, а пока пройдись ты, Матрешка, вспомни старину, покажи, какъ плясывали.

— Охъ, не могу, батюшка баринъ, господъ только насмшу, — отвтила Матрена, однако встала, оправилась, махнула хору рукой и подъ звуки псни „Во лузяхъ“ плавно пошла по комнат. Гости одобрили старуху дружными апплодисментами, а Злотницкій расцловалъ ее и отдалъ ей все содержимое бумажника. Попойка приняла грандіозные размры. Мужчинамъ хора поднесли водки, а двушкамъ наливокъ, вина, сластей. Гуляла въ это время и дворня; попойка переходила изъ господскихъ аппартаментовъ въ лакейскую и двичью, оттуда въ застольную, въ людскія, въ конюшню. На разсвт уже стали разъзжаться гости и когда вс разъхались, къ Павлу Борисовичу подошелъ Порфирій съ очень значительнымъ видомъ.

— У насъ не совсмъ благополучно, сударь, — доложилъ онъ.

— Что такое?

— Чистопольская Надежда бжала.