КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Скосыревъ обнялъ Черемисова, и оба они, въ ирисутствіи Скворчика, выработали планъ похищенія Катерины Андреевны. Черемисовъ долженъ былъ пріхать къ Коровайцеву на незнакомыхъ „каурыхъ“ лошадяхъ Скосырева, занять хозяина разговорами, а въ это время Скворчикъ, съ обритою бородой, въ костюм гусара, какъ бы деньщикъ Черемисова, вломится въ домъ съ товарищами и схватитъ Катерину Андреевну, а слдомъ за нимъ бросится и Черемисовъ къ готовымъ тройкамъ.

На этомъ поршили пріятели и не откладывали въ долгій ящикъ: завтра же Черемисовъ долженъ былъ увезти Катерину Андреевну.

V.

Очень довольный ршеніемъ увести Коровайцеву, Павелъ Борисовичъ приказалъ подать вина, выпилъ и развесилился. Пріятели собрались было похать къ цыганамъ въ славныя тогда Грузины, но въ это время пріхало еще нсколько пріятелей Павла Борисовича, и попойка продолжалась дома, поздку отложили.

Проходя по комнатамъ, Павелъ Борисовичъ замтилъ въ зал Шушерииа, который обыкновенно являлся къ нему по вечерамъ съ докладомъ, но сегодня не ршался войти, зная, что у барина гости.

— А, это ты, старый грховодникъ! — проговорилъ Павелъ Борисовичъ, замтивъ управителя. — Ты что же это, каналья, не исполняешь моего приказа, а?

— Какого, батюшка сударь, приказа? — Храни меня Господи, чтобы я вашего приказа не иснолнялъ! Денно и нощно только о семъ и думаю.

— Ну, ты у меня не разводи тутъ розсказней, не пой соловьемъ! — перебилъ Павелъ Борисовичъ. Почему не привозятъ изъ Чистополья ту двку, о которой я приказывалъ? Эту, какъ ее тамъ? Невсту-то купеческую...

— Привезена, батюшка сударь, привезена. Какъ изволили приказать, такъ мною въ ту же минуту и исполнено. О семъ и пришелъ докладывать вашей милости, да вижу, что гости, ну и не смлъ доложиться.

Павелъ Борисовичъ поигралъ золотыми кистями своего шлафора.

— То-то, а ужь я думалъ, что ты отвильнуть хочешь. Показать мн ее сію-же минуту!

Шушеринъ низко покланился.

— Слушаю, батюшка сударь.

Павелъ Борисовичъ вошелъ въ кабинетъ.

— Господа, я вамъ сейчасъ красавицу покажу, — обратился онъ къ гостямъ. — Любопытную въ нкоторомъ род красавицу. Надо вамъ сказать, что мн посл тетки Прасковьи Васильевны досталась двка, камеристкой была у тетки и очень, говорятъ, хорошенькая, такъ вотъ въ эту самую двку влюбился купецъ одинъ, жениться на ней хочетъ и даетъ мн за нее тысячу двсти рублей. Воть эту самую купеческую невсту и прислали мн изъ моего Чистополья вмст съ разными соленьями и вареньями. Любопытно взглянуть, господа?

— На соленья и варенья нтъ, а на купеческую невсту, да, — отвтилъ кто то изъ гостей.

— Ты не продалъ еще ее? — спросилъ другой.

— Нтъ. Зачмъ же я буду продавать, если я ее не видалъ? Можетъ, она дйствительно хороша.

— Врядъ ли, — презрителыю замтилъ пожилой помщикъ изъ отставныхъ военныхъ, крашеный франтъ со вставными зубами, сдланными въ Париж, но не совсмъ по мрк, почему баринъ напоминалъ нсколько оскалившуюся лошадь. — Врядъ ли: какой же можетъ быть вкусъ у купца? Что нибудь жирное, толстое и блое. Фи!

— Шушеринъ пришелъ, — доложилъ лакей.

— Пусть войдетъ. Это, господа, „красавицу“ привели, — проговорилъ Павелъ Борисовичъ.

Гости перестали шумть, пить и съ любопытствомъ устремили взгляды на дверь. Нкоторые перемстились поближе, оправляя височки и хохлы.

Шушеринъ вошелъ, широко растворивъ дверь и впустилъ остановившуюся было Машу.

— Входи же, голубушка, входи, авось господа тебя не укусятъ, — говорнлъ онъ. — Одичала въ деревн то, отвыкла отъ господъ.

Маша вошла, глянула кругомъ и опустила глаза подъ пристальными, любопытными взглядами гостей Павла Борисовича. Въ облакахъ табачнаго дыма передъ нею на секунду мелькнули красныя физіономіи, молодыя и не молодыя, красивыя и не красивыя, усы, бакенбарды, венгерки, эполеты, дымящіяся трубки. Двушка задрожала всмъ тломъ и остановилась въ притвор дверсй. Родственница Латухина, Маша, не была красавицей, съ Надеждой ее и сравнить было нельзя: въ ней недоставало граціи, которою обладала Надежда, изящества, воздушности, да и черты лица ея были не такъ правильны, глаза не сверкали тмъ огнемъ скрытой страсти и большой внутренней силы; она была просто миловидная хорошенькая двушка мщаночка, вскормленная домашними булочками, вспоенная молокомъ въ зажиточномъ тихомъ дом, какъ въ теплиц. Она нсколько подходила къ нарисованному крашенымъ бариномъ портрету, но уродливой полноты въ ней не было, хотя она общала сильно располнть въ свое время. „Политика“ Шушерина, слезы горячо любимой Нади и просьбы Латухина, въ дом котораго сирота Маша нашла второй родительскій домъ, заставили ее идти къ барину, и она не раскаивалась, она была совершенно убждена словами Шушерина, что „смотръ“ кончится ничмъ, но она испугалась теперь и дрожала всмъ тломъ. Она никогда не думала, что предстанетъ передъ цлымъ обществомъ господъ, ожидая встртить одного только Скосырева, „господина важнаго и строгаго, но предобрйшей и благороднйшей души“, какъ выражался Шушеринъ.

Господа разглядывали ее.