КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Катерина Андреевна опустила руки съ альбомомъ, потупилась, помолчала нсколько секундъ и проговорила:

— Говорилъ, что я очень хороша, что онъ такихъ, какъ я, ни въ Петербург, ни заграницей не видалъ и что...

— Что?

— Что онъ во сн меня все видитъ...

— Ну, и пусть во сн видитъ, а наяву не видать ему тебя никогда! — вспылилъ Лука Осиповичъ.

Въ первый же посл этой сцены пріздъ Скосырева Лука Осиповичъ былъ съ нимъ очень холоденъ, про жену сказалъ, что она нездорова и что частые гости утомляютъ ее, а затмъ, въ слдующій визитъ, не принялъ гостя, выславъ казачка сказать, что баринъ де очень боленъ, извиняется, а лошадей де покормить и чаю покушать не угодно ли у прикащика. Скосыревъ, не кормя лошадей и не кушая чаю, ухалъ въ Москву и боле къ Коровайцеву не здилъ. Мрачный и задумчивый сидлъ онъ въ своемъ кабинет на широкомъ диван, подогнувъ подъ себя ноги и выкуривая трубку за трубкой. Казачокъ едва успвалъ накладывать ему трубки и едва стоялъ на ногахъ, дежуря часовъ семь подъ рядъ. Клубы дыма ходили по кабинету и въ волнахъ его едва можно было разглядть обивку стнъ изъ синей шелковой матеріи, увшанныхъ дорогимъ оружіемъ, уздечками, сдлами, арапниками и нагайками, въ перемежку съ дорогими картинами исключительно эротическаго содержанія. Дв свчи въ высокихъ бронзовыхъ подсвчникахъ освщали кабинетъ, и углы его утопали во мрак. Нечесаный, дурно выбритый, въ халат поверхъ батистовой сорочки, изъ открытаго ворота которой виднлась мощная волосатая грудь, сидлъ Павелъ Борисовичъ. Какъ изваяніе стоялъ хорошенькій казачокъ, одтый въ шелковую красную рубашку, въ казачій чекмень изъ синяго сукна съ серебрянымъ поясомъ, въ бархатныхъ панталонахъ, заправленныхъ за сапоги съ красными отворотами.

Дверь отворилась и вошелъ Порфирій.

— Скворчика приказывали позвать, такъ пришелъ онъ.

— Зови.

Черезъ минуту вошелъ въ кабинетъ любимый „загородный“ кучеръ барина, Скворчикъ, — другаго имени у него не было, врядъ ли онъ и самъ помнилъ, какъ его зовутъ по православиому. „Скворчикомъ“ онъ былъ въ форейторахъ у покойнаго барина Скворчикомъ выросъ, Скворчикомъ звали его вс отъ мала до велика, отъ барина до послдняго двороваго мальчишки. Скворчикъ былъ не высокаго роста коренастый мужикъ съ плечами и грудью Геркулеса. Онъ останавливалъ на всемъ скаку тройку лошадей за заднее колесо, ломалъ подковы, разскалъ обыкновеннымъ зжалымъ кнутомъ дюймовую доску, а выпить могъ полведра въ сутки и былъ пьянъ съ утра до ночи, за исключеніемъ тхъ дней, когда онъ былъ нуженъ.

Троечнымъ кучеромъ онъ считался лучшимъ въ губерніи. Много барскихъ проказъ зналъ Скворчикъ, много было за нимъ темныхъ длъ, но какъ за каменною стной жилъ онъ за бариномъ и ничего не боялся. Преданъ онъ былъ барину, какъ собака, хотя и бивали его часто, тоже какъ собаку. Онъ за этимъ не гнался, а здоровенная спина его, дубленая шкура могла вынести хоть тысячу плетей.

— Пьянъ? — спросилъ Павелъ Борисовичъ у Скворчика.

— Никакъ нтъ.

— Врешь!

— Что-жъ мн врать-то, помилуйте! Приказали чтобы не пить, нуженъ де, ну, и не пилъ.

— Казачокъ, освти ему рожу!

Казачокъ взялъ со стола свчку и поднесъ къ лицу кучера. Широкоскулое, обросшее черною бородой лицо кучера было красно, сверкающіе черные глаза точно масломъ подернулись и немного затекли, но пьянъ онъ не былъ. Смло и дерзко глядлъ онъ на барина своими безстыжими, какъ зоветъ народъ, глазами и улыбался.

— Не пьянъ, — замтилъ баринъ.

— То-то!...

— Ну, молчать! Забылся? Не битъ давно? Срыя плохи?

— Плохи. Помилуйте, Павелъ Борисычъ, какое мсто намедни отпалили на нихъ, страхъ! Какъ же имъ плохими то не быть? Лвая совсмъ ослабла, гляди, обезножитъ.

— Каурыя есть. Хороши вдь?

— Худы ли лошади! Намедни генералъ Дельвиговъ говоритъ: трехъ бы, говоритъ, тысячъ за каурую тройку Скосыревскую я не пожаллъ, такая, говоритъ...

— Ну, хорошо, знаю, — перебилъ баринъ. — Надо мн, Скворчикъ, одно дло обдлать, большое дло!

— Слушаю.

— Озолочу, ежели удачно будетъ, на волю отпущу.. .

— Больно мн нужна воля ваша! Зачмъ мн она?

— Ну, хорошо, хорошо, но перебивай!

Павелъ Борисовичъ задумался, потянулъ изъ трубки, но она погасла уже. Онъ молча протянулъ ее казачку.

— Спитъ Ванька-то, — засмялся кучеръ.

Казачокъ прислъ на ручку дивана и крпко спалъ, свсивъ голову.

Баринъ протяжно свистнулъ, и на зовъ этотъ вошелъ Порфирій, а казачокъ вздрогнулъ и проснулся.

— Полсотни ему! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, указывая на казачка.

Мальчикъ, взятый Порфиріемъ за руку, всхлипнулъ.

— Сотню! — мрачно проговорилъ баринъ и закурилъ трубку при помощи Скворчика.

Порфирій съ казачкомъ удалился.

— Большое, важное дло, Скворчикъ, — продолжалъ Павелъ Борисовичъ. — Хочу я, Скворчикъ, барыню одну увезти...

— Что-жь, сударь, можно. Дло бывалое.

— Бывалое!.. Увозили съ согласія, по доброй вол, а тутъ не такъ. Тутъ выкрасть надо.

— И крадывали. Изволите помнить огородникову то дочку?

— Сравнилъ, дуракъ! То огородникова дочка, а то...

Павелъ Борисовичъ не договорилъ.

— А то супруга господина помщика Коровайцева, — смясь, договорилъ за него Скворчикъ.

Павелъ Борисовичъ такъ и воспрянулъ.