КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Прошка отправился черезъ задній ходъ и вернулся черезъ полчаса, сопровождаемый юношей лтъ семнадцати, восемнадцати. Какъ взглянулъ Иванъ Анемподистовичъ на этого юношу, такъ сразу и призналъ въ немъ двушку, не смотря на полумракъ, освщеннаго одною сальною свчкой кабака. И волосы у двушки были подстрижены въ скобку и держалась она лихо, размашисто, и сронмецкаго сукна казакинъ плотно стягивалъ ей грудь, а все же видно было, что это не юноша, а двица, да еще и очень хорошенькая двица, красавица. Даже лицо ея показалось Ивану Анемподистовичу знакомымъ. Изъ подъ вырза на ворот казакина виднлась красная кумачная рубашка, плотно облегающая блую нжную шею, ремень съ наборомъ стягивалъ станъ, на козловые съ красными отворотами сапоги складками спускались бархатные шаровары; въ рукахъ двушка-мальчикъ держала барашковую шапку, а на плечи, поверхъ казакина, была накинута синяя суконная чуйка, которую носятъ зажиточные крестьяне и мщане.

— Вотъ и Никаша нашъ, — обратился къ Ивану Анемподистовичу дядя Игнатъ. — Хорошій паренекъ, важеватый.

— Да это двушка, а не парень, — простодушно замтилъ Иванъ Анемподистовичъ.

Вс громко захохотали, а двушка сконфузилась немного и оглядла себя съ ногъ до головы.

— Ай, Никаша, ай, парень, за двку приняли! — проговорилъ, смясь, дядя Игнатъ.

— А пусть купецъ тронетъ меня, пусть заднетъ, такъ я и покажу ему, какой я есть парень! — задорно проговорила двушка. — Кулака онъ моего не пробовалъ, потому такъ и говоритъ.

— Ха, ха, ха! — захохотали кругомъ. — Ай, парень, молодца!

Дядя Игнатъ съ улыбкой смотрлъ на двушку и потомъ сказалъ ей:

— А вдь тебя, двица, всякій признаетъ такъ то, прямо. Въ чуйк ежели, такъ не такъ примтно. Нутка, наднь чуйку то.

Двушка повиновалась. Въ чуйк съ поднятымъ воротникомъ и въ шапк, надвинутой на уши, сходство съ мальчикомъ лтъ семнадцати было полное; на самомъ дл двушк было боле.

— Вотъ, такъ хорошо, — одобрилъ дядя Игнатъ. — Ты, двушка, такъ и ходи, ежели придется на народъ показаться. Врно, господинъ купецъ, что такъ она похожа на мальчика?

— Да, — отвтилъ Иванъ Анемподистовичъ. — Но зачмъ эта машкарада понадобилась?

— Да ужъ такъ, нужно. Подсаживайся къ намъ, двонька, дло у насъ съ купцомъ то выйдетъ, глядишь — у васъ одинъ и тотъ же ворогъ, по однимъ слдамъ идти вамъ придется.

— Какъ? — съ удивленіемъ перебила двушка и, сбросивъ чуйку, сла за столъ.

— А вотъ такъ.

Дядя Игнатъ, въ которомъ читатели, быть можетъ, узнали бжавшаго въ раскольничьи скиты старосту покойнаго Луки Ивановича Коровайцева, обратился къ Латухину и разсказалъ ему, кто онъ и кто эта двушка.

Двушка эта была Наташа, краса Скосыревскаго хора и его подруга. Скрывшись отъ конвоирующаго ее мужика, Наташа пробралась въ Москву безъ опредленной цли, безъ гроша денегъ, безъ всякаго вида, остриженная по вол Катерины Андреевны, что длало ее опозоренной, клеймило, какъ виноватую, ибо въ то время двушекъ и женщинъ стригли только именно за вину. Ночью пробралась она во дворъ Скосыревскаго дома, чтобы взглянуть на свое старое пепелище, гд прошло столько веселыхъ безпечныхъ дней, гд она видла счастье, хотя видла и неволю со всми ея тяжелыми особенностями. Во двор она наткнулась на Порфирія, который состоялъ снова въ бгахъ, но заходилъ къ дворн, зная, что его не выдадутъ. Со слезами разсказала Наташа барскому камердинеру свое горе и высказала свою неукротимую злобу къ новой барын.

-— Не знаю, что со мной будетъ, Порфиша, — заключила она разсказъ, — а только мн не жить! Погибну я, какъ ни на есть, да только хотлось бы мн сперва мучительницу мою извести, ворога моего лютаго доконать и ужъ доконаю я ее, достану!...

Тогда Порфирій разсказалъ Наташ, что въ Москв бродятъ и скрываются раззоренные дворовые и мужики Коровайцева, у которыхъ одна цль съ Наташей, которые считаютъ Катерину Андреевну виновницей ихъ несчастія, раззоренія, которую клянутъ за гибель барина и которой хотятъ отомстить во что бы то ни стало. Порфирій, скрываясь въ качеств бглаго, познакомился въ разныхъ притонахъ съ этими мужиками и дворовыми и отвелъ къ нимъ Наташу. Великанъ Игнатъ сразу принялъ ее подъ свое покровительство и объявилъ, что ненавистницу ея онъ ей добудетъ, что онъ самъ и его товарищи точатъ на нее зубы и собираются навстить ее на новомъ гнзд. Для этой цли дядя Игнатъ покинулъ на время раскольничій скитъ, гд онъ нашелъ пріютъ съ семьею, и для этой цли сплотились раззоренные мужики покойнаго Луки Ивановича Коровайцева. Наташа являлась кладомъ для Игната и его товарищей: она знала образъ жизни барыни, она знала порядки въ дом Скосырева и отлично могла „подвести“ мужиковъ.

— Будь ты нашей атаманшей, двонька, — говорилъ Наташ Игнатъ, — а какъ у тебя коса твоя русая обрзана нашею ненавистницей, такъ теб складне за парня слыть, да и намъ удобне. Будь ты Никашей, а не Наташей, такъ мы тебя и прославимъ.

Наташа охотно преобразилась и вся отдалась завтной цли — отомстить Катерин Андреевн.