Купленное время. Отсроченный кризис демократического капитализма

Демократическое государство, управляемое своими гражданами и существующее за их счет в качестве налогового государства, превращается в демократическое государство долгов, как только его существование начинает зависеть не только от денежных выплат граждан, но в значительной степени и от доверия кредиторов. В отличие от «государственного народа» налогового государства, «рыночный народ» государства долгов объединен на транснациональной основе. Его представители связаны с национальным государством исключительно узами контрактов – как инвесторы, а не как граждане. Их права по отношению к государству имеют не публичный, а частный характер, они проистекают не из конституции, а из гражданского права. Вместо расплывчатых и политически расширяемых гражданских прав они предъявляют государству такие финансовые требования, которые, в принципе, можно оспорить в суде и аннулировать по окончании соответствующего договора. В своей роли кредиторов они не могут избавиться от неугодного им правительства, но они могут продать его облигации или воздержаться от участия в торгах по новым облигациям. Процентная ставка на этих торгах – соответствующая оценке инвесторами рисков, что они не получат своих денег обратно или получат не в полном объеме – является общественным мнением «рыночного народа», выраженным количественно и потому более точным и легче считываемым, нежели общественное мнение «государственного народа». Если от своих граждан государство долгов ожидает лояльности, то в отношении «рыночного народа» оно заботится о том, чтобы завоевать и сохранить его доверие, для чего добросовестно обслуживает свой долг и всячески старается показать, что сможет его обслуживать и впредь.

Если попытаться понять принципы функционирования демократического государства долгов, то удивительным образом обнаруживается, что никто не знает, кто же именно представляет этот важнейший «рыночный народ». Аналогично весьма немного пишется о том, как устанавливаются цены, которые государства должны платить за свои кредиты, – во всяком случае, об этом почти ничего нет ни в социологической литературе, ни в еженедельной и ежедневной прессе[93]. Мы знаем лишь, что каждое государство несколько раз в год продает облигации с целью рефинансирования своих прежних долгов; это означает, что практически постоянно где-нибудь в мире происходит аукцион. Экономическая теория, судя по всему, считает само собой разумеющимся, что рынок государственных облигаций является совершенным рынком, и не одобряет, если кто-то пытается в этом усомниться; видимо, в том числе этим объясняются трудности с получением данных о рыночной структуре спроса – и это особенно удивительно на фоне того, что в большинстве других секторов экономики (и на национальном, и на глобальном уровне) статистику о доле рынка и его уровне концентрации обычно получить совсем не сложно. Существуют несколько крупных фондов, специализирующихся на рынке государственных долгов, – например Calpers и PIMCO[94]. Но мы не знаем, есть ли здесь, как на других рынках, свой узкий круг крупных корпораций-лидеров, определяющих рыночные условия и цены. Известно, что министры финансов многих стран желают встретиться с руководством PIMCO, чтобы получить совет относительно своей бюджетной политики[95]. На международном уровне не существует антимонопольного законодательства, которое могло бы запретить сговор между лидерами рынка или запланированное решение о покупке; в отличие от ценового сговора между производителями цемента или нижнего белья, никто не понесет наказание, если ведущие мировые инвесторы во время телефонной конференции договорятся между собой держаться подальше от следующего аукциона французских ценных бумаг[96].