Такая система, которая бы признавала существующие различия между европейскими обществами, вместо того чтобы пытаться устранить их при помощи неолиберальных реформ, была бы политически и экономически менее требовательной, чем валютный союз. Она бы обошлась без надменной уравниловки проектировщика единства и установила свободное взаимодействие между странами-участниками, а не настаивала на их слиянии. Таким образом, растущее чувство зависти и ненависти между европейскими народами было бы лишено основания. В политическом плане более гибкий валютный режим положил бы конец нынешней коалиции между экспортными отраслями севера (прежде всего Германии), с одной стороны, и государственного аппарата и среднего класса юга – с другой; той самой коалиции, которая сегодня сокращает заработную плату и пенсии простых людей в Средиземноморском регионе, чтобы состоятельные горожане и дальше могли себе позволить приобретать роскошные немецкие автомобили по фиксированной цене, а их производители – рассчитывать на стабильно низкий обменный курс; коалиции, в которой неолиберальные модернизаторы стран-должников юга Европы в обмен на предоставляемую им финансовую и моральную поддержку от стран северной Европы вынуждают своих граждан подчиниться власти рынков и международных организаций и принять справедливость международных законов рынка.
Моделью для новой европейской валютной системы могла бы служить Бреттон-Вудская система, которая возникла под влиянием Кейнса и предусматривала гибко регулируемые фиксированные обменные курсы. В свое время она была призвана содействовать надежной интеграции в западную систему свободной торговли таких стран, как Франция и Италия с их сильными профсоюзами и коммунистическими партиями, чтобы исключить проведение реформ, которые угрожали их социальной сплоченности и внутреннему миру. Достоинство системы заключалось в том, что она воздерживалась от принудительной конвергенции внутренних порядков государств-участников и от «вертикального управления» в слабых странах со стороны сильных[189]
. Тем самым достигалось уважение, по крайней мере формально, к суверенитету, а вместе с ним и ко внутренней политике стран-участников[190]. Страны, которые утратили свою конкурентоспособность из-за уступок в вопросах оплаты труда или по причине обширной социальной политики, могли время от времени прибегать к девальвации, позволявшей им за счет более стабильных стран выравнивать положение[191]. Впрочем, как было сказано, девальвация не могла осуществляться сколь угодно часто, так как это вредило интересам и стабильности экспортирующих стран, промышленных отраслей и компаний. Поэтому она должна была быть предварительно одобрена в качествеУсилия многих ведущих экономистов[192]
направлены на решение вопроса о том, как могла бы выглядеть современная европейская система одновременно фиксированного и гибкого обменного курса, которая была бы в состоянии прийти на смену Европейскому валютному союзу. Существуют несколько сопоставимых моделей, по-разному себя зарекомендовавших, – например «европейская валютная змея» 1970-х и 1980-х годов. В любом случае речь идет о свободном взаимодействии национальных валют для обеспечения безопасности национальной демократии и возможности демократического развития посредством национального суверенитета вместо единой валюты для всех. При этом вовсе необязательно ликвидировать евро, он может стать денационализированной ведущей и якорной валютой наряду с национальными валютами и играть роль так называемой искусственной валюты наподобие предложенного в свое время банкора, принять который отказались Соединенные Штаты, так как он в качестве международной расчетной единицы претендовал на те же самые функции, что и доллар. Экспертам также следовало бы решить, каким образом восстановленные национальные валюты могли быть защищены от спекулятивных атак, что, вероятно, потребовало бы и без того желательного и необходимого возврата к формам контроля над движением капитала[193]. Также следовало бы прояснить, во сколько обошелся бы отказ от евро как единой валюты; многое свидетельствует о том, что краткосрочные затраты и дополнительные расходы в случае с Грецией и Испанией, вероятно, не стоили бы того, что уже было потрачено на спасение евро[194].