Купол изгнанных

Себа молча протянула Дэнни зеркальце. Тот с благодарностью его принял и постарался найти хотя бы относительное уединение позади нагроможденного повсюду и ставшего ныне бесполезным оборудования. Там он похлопал себя по карманам в поисках чего-нибудь, что сгодилось бы для смывания грима. Фамильяр не всегда следил за ним, когда он накладывал грим, но всегда – всегда! – появлялся, когда Дэнни грим снимал.

Однако на этот раз отражение послушно лишалось грима по мере того, как Дэнни его стирал. И это наконец убедило шута: да, его фамильяр действительно мертв.

Значит ли это, что он, Дэнни, теперь свободен? Если фамильяр больше не занимает его место в жизни, может ли Дэнни вернуться? Прямо сейчас? По идее, да!

От мысли, что он может встать и немедленно уйти из цирка, сердце забилось, как сумасшедшее.

– Спокойнее, спокойнее! – проворчал Дэнни, заставляя себя замедлить участившееся дыхание.

Даже если его действительно ничто больше не держит в цирке, это не значит, что он возьмет и так просто уйдет. Особенно сейчас, когда на кону стоит само существование цирков и, следовательно, всех его циркачей. Пусть он, возможно, больше не привязан к цирку фамильяром, но все равно оставалось еще чувство ответственности; он не мог покинуть друзей в такую непростую минуту, когда им пригодится любая поддержка. И уж тем более он не может – и не хочет! – оставлять Крис.

Впрочем, к чему ненужное волнение и размышления о благородном выборе, который он якобы делает? Возможно, уничтожение его фамильяра ничего не значит, и он все так же привязан к циркам. Тогда единственный способ освободиться – это помочь Крис, чтобы все стали свободны.

Снова взглянув в зеркало и обнаружив там свое лицо, Дэнни довольно вздохнул и взялся за кисточку, чтобы заново наложить полустертый грим. Циркам еще только предстояло отвоевать себе свободу, но Дэнни чувствовал себя так, будто свою личную свободу он уже получил. И он будет наслаждаться ею, как бы мало времени ему на это ни осталось.

* * *

Кристина сразу поняла, где оказалась, – она уже не раз смотрела на мир глазами Христианы, когда их с Фьором совместная энергия затягивала обоих в видения прошлого.

На этот раз вокруг возвышался лес, затянутый сизыми сумерками, – утренними, потому что пахло росой. В центре поляны Кристина видела пепел отгоревшего костра, залитую кровью землю и рассыпанные по траве камешки с нацарапанными на них символами. Кристина чувствовала неимоверную усталость во всем теле и обреченность в душе.

– На этот раз ты перешла все границы, – услышала она знакомый голос и нехотя подняла голову. Так и есть, к ней приближался священник в коричневой рясе.

На этот раз Кристина хорошенько рассмотрела его лицо и пришла к выводу, что внешнее сходство священника с Фьором далеко не так велико, как ее – с Христианой. Он выглядел старше и намного бледнее, с тяжелыми бровями и острыми скулами, но глаза, эти запоминающиеся, графитово-серые, с чуть припухшими веками глаза – были глазами Фьора. Кристина смотрела в них и гадала, где сейчас фаерщик. Тоже там, глубоко в сознании священника, в роли стороннего наблюдателя, как и она? Можно ли как-то показать ему, что она здесь, и увидеть от него ответ?

Кристина усмехнулась. Подумать только, какая чушь приходит ей в голову! И в совершенно неуместный момент!

– Если бы я их перешла, то сумела бы его вернуть, – услышала Кристина женский голос.

Священник тяжело вздохнул и, подумав, присел на землю рядом с ней.

– Ги никогда не был твоим, и ты прекрасно это понимала; такие, как он, не снисходят до простого люда. Но ты не хотела это принимать. Сколько ночей он с тобой провел? Две? Три? Пять? Ты приняла их за что-то большее…

– Замолчи! – выкрикнула Христиана.

– Ты захотела, чтобы он стал твоим, – вопреки всему! – и посмотри, что ты натворила, – продолжил священник так, словно его и не перебивали. – Его место заняла демоническая сущность! А сейчас он уже не просто не твой, его вообще больше нет среди живых. Но ты опять не хочешь принять неизбежное и необратимое и снова сопротивляешься. Какую цену ты готова уплатить на этот раз?

Голос Кристины звучал устало, но решительно:

– Любую.

Священник закрыл лицо руками и некоторое время так сидел.

– Почему? – глухо спросил он, не отнимая ладоней. – Что в нем такого, что ты не можешь его отпустить? Что в нем такого, что ты готова ради него на все?

– Если ты задаешь мне эти вопросы, значит, ты никогда не знал любви.

– О, я знаю любовь! – с обжигающим пылом возразил священник.

– Не надо принимать свое вожделение ко мне за любовь, – усмехнулась Христиана. – Не надо облачать свою похоть в благородные одежды. За похоть ты не пойдешь на край света. За истинную любовь – пойдешь. Если понадобится, ради любви ты разрушишь мир!

– Тогда это уже не любовь, а одержимость, – грустно заметил священник, отнимая ладони от лица. В его глазах читалось глубокое сожаление.

– Нет, любовь! – запальчиво возразила Христиана.

– Прости, – прошептал священник.

– За что? За то, что не познал настоящей любви, или что не нашел ее со мной?

– Прости, что больше не могу защищать тебя…