Купол изгнанных

Постаралась тихонько ускользнуть Графиня, но ей не позволили; циркачи уговаривали ее ехать вместе с ними, вписывали свои имена ей в телефон и не хотели отпускать. Улучив минуту, попрощаться подошла и Кристина и поняла, что не знает, что сказать. Как выражать соболезнование о потере тому, кто формально ничего не терял, ведь Графиня и Ковбой никогда не были вместе?

– Мне жаль, – наконец выдохнула она и обняла Графиню. – Мне так жаль, что он… что вы…

– Мне тоже, – глухо ответила Графиня и вздохнула. – О, я буду в порядке! – заверила она, отстраняясь от Кристины, и утешающе потрепала ее по плечу. – Благодаря Ковбою мы живы и свободны. Он бы точно не нашел никакого утешения в моей скорби. Так что я намерена жить дальше, и жить хорошо. Это будет лучший способ его отблагодарить.

Преисполненная восхищения силой хрупкой на вид Графини, Кристина глотала слезы и кивала. Да, это правильно, они все должны жить свою жизнь, и жить хорошо. В память обо всех тех, кого удалило сегодня ради их свободы.

А потом Кристина забралась в кузов одного из грузовиков и, тяжело привалившись спиной к бортику и крепко прижав к боку тихого Кирюшу, смотрела за тем, как одна за другой уезжают по дороге разноцветные машины бывших цирковых автокараванов. На сердце было легко и одновременно грустно и пусто; каждое прощание, каждая отъезжающая машина вызывали в душе чувство сосущей тоски, схожее с тем, которое она испытывала когда-то, заглядывая по вечерам в чужие окна.

Можно было бы уехать самой и не видеть, как уезжают другие, но Кристина чувствовала, что должна уйти последней.

Через некоторое время рядом с ней уселся Фьор. Долгое время они вместе молча смотрели на машины, одна за другой исчезающие на горизонте, а потом Фьор легко подтолкнул Кристину в бок и спросил:

– Чувствуешь ее?

– Немного, – кивнула она.

Кристина не помнила, что случилось с ней после того, как она потеряла сознание в огне, но из многочисленных рассказов циркачей сложилась довольно подробная картинка. Только никто из тех, кто охотно поделился с ней мельчайшими подробностями, не мог объяснить, что именно произошло.

Никто, кроме Фьора.

Принять его объяснение оказалась непросто. Даже страшно. Но когда первые эмоции улеглись, Кристина успокоилась. Все, что было в ее фамильяре, на самом деле было в ней, просто она никогда не могла ужиться с этой частью себя, не могла ее принять. Что ж, теперь все изменится.

Теперь вообще все будет по-другому, и Кристина уже не могла дождаться, когда они с Кирюшей вернутся домой и начнут жить заново.

Время шло, и вот уже все разъехались, но на обочине осталось еще слишком много машин, грузовиков и автобусов – яркое и болезненное напоминание о том, скольких они потеряли.

– Ну что, выбирай карету, – предложил Фьор.

– В смысле? – не поняла Кристина.

– В смысле, выбирай, на чем я повезу тебя домой… Ты же не думала, что я отпущу тебя одну, правда? – спросил он.

– Фьор… – начала было Кристина и замолчала.

Ей надо с ним объясниться, сразу поставить все точки над «и». Их слишком многое связывало, чтобы навсегда порвать: прошлая жизнь и тянущаяся оттуда нить, которая когда-то буквально призвала Фьора к Кристине; цыганская кибитка и возвращение циркового дара и, конечно же, их фамильяры, ставшие частью их самих.

Но это же общее навсегда их разделяло. Слишком много чужих воспоминаний, которые ощущались словно свои, – до такой степени, что Кристина не могла с уверенностью сказать, где кончаются чувства Христианы и начинаются собственные. Слишком много новых, уже своих совместных воспоминаний, которые вызывали боль…

Все это Кристина хотела сказать Фьору, но не могла найти слова, которые помогли бы ей объяснить, почему они никогда не смогут быть вместе. А Кристина догадывалась, что он, возможно, хотел именно этого.

– Понимаешь, Фьор, наше прошлое… – начала она, но он ее перебил:

– Фьора больше нет. И прошлого тоже. – Бывший фаерщик повернулся к Кристине и протянул ей руку. – Игнат Барсов. Будем знакомы.

– Кристина, – подумав, все же ответила Кристина и пожала ему руку в ответ. – Будем.

* * *

До Верходновска Кристина с Кирюшей доехали в компании Арлисса, Дэнни и Фьора. Все трое были не особо рады такому составу, но мужественно его терпели.

Бывший шут так хорошо поладил с Кирюшей, что Кристина только диву давалась. Глядя на то, как эти двое хохочут и бесятся, она порой просто не узнавала своего брата, настолько он изменился и стал похож на обычного ребенка.

А иногда Кристине казалось, что его улыбка, такая редкая для того Кирюши, каким он был прежде, немного напоминает ей улыбку Апи. Кристина помнила, как обезьяныш прикрыл брата своим телом в огне, и ей хотелось верить, что какая-то часть циркового осталась в Кирюше. Так же как ее фамильяр стал частью ее самой, и, как уже заметила Кристина, эта часть вовсе не раздражала и не мешала, а, скорее, помогала, сдерживая привычные порывы злости, утихомиривая раздражение, и напоминала сначала думать, а потом говорить. Делала Кристину лучшей версией ее самой.