Куратор

Лейтенант заговорил о циркулирующих слухах о похищении людей, косвенно связанных с прежними властями. Выступавшие до него командиры волонтеров тоже упоминали об этом.

– Я даже записал некоторые имена, которые мне назвали, и проверил по обвинительным приговорам чрезвычайного трибунала и по спискам задержанных, находящихся в камерах предварительного заключения при мировом суде: исчезнувших среди них не оказалось. Я согласен с предположением предыдущих ораторов, что пропавшие, будь то лоялисты или нет, каким-то образом скрылись из города, однако меня беспокоит, что я не мог убедить распространителей слухов в искренности и непредвзятости моей информации…

Ламм вдруг очнулся от дремоты, встрепенулся и сел прямо. Причмокнув губами, он вытаращил глаза и заговорил:

– Слухи, даже самые шальные и сумасбродные, не лишены эмоциональной правды, а правда, как мы знаем, обладает твердостью алмаза. Похороните правду на тысячу лет, затем откопайте ее – а она не изменилась. Не изменилась! Режьте правдой камень – она не утратила своей остроты. Спустя тысячу лет это все та же самая правда…

Драматург заморгал. У Роберта возникло тягостное, сосущее ощущение, что Ламм пытается вспомнить, где он находится, либо кому он вещает, либо и то и другое. За месяц работы временного правительства старый драматург заметно сдал; щеки так запали, что, если уложить Ламма на бок, в углубление поместилась бы пригоршня мелких монет.

– …Но слухи или суеверия, коль скоро речь у нас зашла об этом, если повертеть их так-сяк и тряхнуть хорошенько, слухи поведут себя не как камень, а как одуванчик. Летучие семена разнесет ветер, а это плохо: зачем же помогать одуванчику? Тут нужен садовник, способный отличить зерна от плевел, свет от тьмы, истину от лжи.

У всех сейчас играют эмоции. Незрелый ум подвластен чувствам и ослеплен переживаниями. Для этого и творит художник, пишет сочинитель и играет актер. Наша цель – обмануть аудиторию, а зрители хотят быть обманутыми. А поэтому… поэтому мы должны контролировать наши симпатии, не лишаясь, однако, симпатий к нам. И вскоре, джентльмены, вы почувствуете, что снова наткнулись на правду, на твердую, неудобную правду, которая суть алмаз.

Драматург стиснул свои руки в перчатках и с улыбкой кивнул Роберту и небольшой аудитории волонтеров и офицеров. В белой щетине на небритой щеке поблескивала струйка слюны.

Роберт заметил, как переглянулись Моузи и Лайонел. Студенческий лидер приподнял бровь, глядя на представителя профсоюзов. Моузи, который к середине совещаний обычно сидел с видом узника, почти расставшегося с надеждой на спасение, прикрыл ладонью рот и отвел глаза. Неподвижный, неестественно прямой Кроссли не шелохнулся.

– Вы же поняли мою точку зрения? – с надеждой спросил Ламм. Слюна со щеки потекла по небритой шее. В голосе драматурга лейтенанту почудилась мольба.

– Да, сэр, – отозвался Роберт, но про себя подумал, что крайний скептицизм у бедняков не так уж необоснован.

Отель «Метрополь»: сержант

В коридоре при общей гостиной расхаживали люди. Роберт содрогнулся при виде грязных следов на нежно-песочных коврах «Метрополя». Горничным придется попотеть, отчищая ковровые дорожки.

У лифта он заметил Ван Гура. Сержант смотрел на диск над золотой табличкой, будто завороженный медленным перемещением стрелки от цифры 3 к цифре 2. Сквозь гул разговоров из шахты доносилось позвякиванье лифтовых цепей.

– Обязательно прокатитесь, – сказал Роберт.

Ван Гур мгновенно обернулся и рассмеялся:

– Вот уж не знаю, сэр! Старый служака вроде меня – и такая красивая вещица… Я, пожалуй, сломаю его ненароком. – Он показал на свои сапоги, облепленные грязью. – Только гляньте на мои обувку! Мне понадобится ваша леди, которая приведет их в порядок. У нее найдется хороший сапожный крем?

Роберт почувствовал, как у него загорелись щеки. Он не забыл о прискорбном недопонимании в мировом суде и о ложном понятии о доступности Доры, которое он невольно внушил Ван Гуру. Сержант тоже прекрасно все помнил. Роберт не винил этого человека, который явно рос в суровой обстановке и ничего лучшего не знал, но недоразумение следовало уладить не откладывая.

– Вы ничуть не хуже других, Ван Гур. Давайте дождемся лифта и спустимся вместе.

– Это приказ, лейтенант? – Лицо у Ван Гура было насмешливым, но славным.

– Это как вам угодно, – ответил Роберт. То, как сержант обратился к нему по званию, вызвало в Роберте неприятную ассоциацию с привычкой Доры делать это в совершенно иных обстоятельствах.

– Хорошо, – отозвался сержант. – Солдат знает свое место.

– Послушайте, – начал Роберт, – раз вы об этом заговорили, я должен признаться – я ошибся.

– Ни в жизнь не поверю, лейтенант! – широко ухмыльнулся Ван Гур. – Такой человек, как вы, не может ошибаться!

Роберт с облегчением засмеялся. Ему нравилось эта пикировка старых боевых товарищей.

– Представьте себе, все-таки ошибся. Боюсь, Дора не умеет чинить обувь.

Сержант прищелкнул пальцами, комически утрируя свое разочарование:

– Ох ты! Ну, тем хуже для меня.