Курбский

Да, сгорели храмы, война, судьба, рок какой-то над их родом… Знал бы покойный отец — простой человек, воин честный, князь Михаил Ярославский[196], — где он сейчас сидит… Вот теперь прервется род их, Курбских, — ведь нет у него сына, а род князей Московских — издревле преступный — продлится. «Тот ваш издавна кровопийственный род!» — написал Курбский, отложил перо и стал вспоминать, перечислять: Юрий Данилович Московский благоверного князя Михаила Тверского[197] в Орде оклеветал и убил; брат Юрия, Иван Калита[198], выманил в Орду сына Михаила, князя Александра, с малолетним сыном Федором[199], и татары их там на части разорвали; Иван Третий, дед Ивана нынешнего, заморил в тюрьме брата своего Андрея Углицкого[200], а сын Андрея просидел пятьдесят лет (!), и еще Иван Третий внука своего Димитрия тоже заточил вместе с матерью[201], а Василий Темный Серпуховского Василия заточил[202], из-за чего жена и сын заточенного бежали в Литву, как и он, Курбский… «А теперь вот ты, Иван, последних удельных князей перевел и вообще всех лучших мужей в государстве. Говоришь, в тебе кровь Мономаховичей и самого даже Константина Великого? Да ты наполовину литвин по матери, Елене Глинской[203], да еще с примесью татарской крови от Мамая[204], на четверть грек по бабке, Софье Палеолог[205], и лишь на четверть русский. Да и то там половецких кровей наверняка намешано!»

Курбский устал, свеча наполовину оплыла, глухая ночь все шуршала бесконечным дождем, и казалось, никогда не наступит день, как для тех душ, которым уготована тьма кромешная. Для опричников-сыроядцев и их бесовского игумена. Но об этом не стало сил вспоминать — вызывать тени из преисподней… Курбский подумал, написал другое: «Я давно все это хотел сказать, но не мог отослать письма, ибо затворил ты царство Русское, свободное естество человеческое, и если кто из твоей земли поехал, того ты называешь изменником, а если его схватят на границе, то казнишь страшной смертью». Он подумал и приложил к письму Ивану в назидание те две главы из Цицерона, которые переводил в Миляновичах. Все же прекрасное тогда было время. Помнят ли его друзья, приехавшие к нему в день апостола Андрея Первозванного? Михаил Оболенский, Марк, игумен Артемий, Константин Острожский… Хотя Константин тогда не приехал — обиделся на него…

Курбский встал, потянулся, зевнул, посмотрел на разобранную постель: пора спать. И в этот миг застучали во входную дверь, затопали в прихожей, и Мишка Шибанов впустил в комнату гонца в мокром плаще и грязных сапогах: канцлер Замойский, верховный гетман, прислал приказ немедленно выступать коннице Курбского к Соколу для поддержки осады, которую вел Христофор Радзивилл.

— Ну наследил! — недовольно сказал Мишка Шибанов, когда гонец вышел. — Я на тя, княже, гляжу — не спит и не спит, а теперя и спать некогда будет. Подымать всех, што ли?

— Иди подымай. Сапоги мои просохли?

— Просохли, кто их знает… Дождь-то проклятый так и сеет кажный день. Ты, князь, поесть чего не хошь? А то от ужина окорок остался, я принесу.

— Нет. Иди подымай сотников. Потом мне тут поможешь собраться.

Когда Курбский добрался до крепости Сокол, уже четвертый день шла осада. Дождь мешал — гасил пожары, но видно было, что крепости не устоять: после взятия Полоцка сюда были брошены на помощь Христофору Радзивиллу венгерские пехотинцы и немецкие ландскнехты, для решительного штурма ждали только подхода осадных орудий, которые подтягивались по осеннему бездорожью. Наконец они прибыли, и с утра девятого сентября началась жестокая бомбардировка городка, поднялись дымы частых пожаров, рушились искромсанные ядрами зубцы старых стен. Обстрел не ослабевал дотемна, а ночью венгры подобрались под самый ров, сделали подкоп и заложили порох под угловую башню. Утром Радзивилл послал ротмистра с трубачами требовать сдачи. Но Борис Шейн и Федор Шереметев отказались сдаться, и на другой день на рассвете после взрыва в подкопе войска пошли на штурм. Мадьяры хлынули в пролом, редуты немцев окутались пороховым дымом — от стен только брызги кирпичные летели, конница Курбского ждала в строю под мелким дождем, когда пролом расширят и можно будет ворваться в город. Но защитники, не жалея жизни, отбивались, заделывали брешь, бросали со стен камни и бревна, стреляли в упор в прорвавшихся мадьяр, и почти до вечера неясно было, кто кого одолеет. Радзивилл послал гонца и велел части конников Курбского спешиться и поддержать пехоту в проломе.