Курехин. Шкипер о Капитане

Вечером того дня, когда вышла статья, я оказался на гребенщиковском чердаке на Софьи Перовской. Не знаю, что творилось в тот вечер в лагере «Алисы», но «Аквариум» находился в смешанном состоянии подавленности и недоумения. Дело было даже не столько в том, как относиться к поступку Курёхина. Более того, насколько я помню, даже, кажется, ни одного дурного слова в адрес Сергея сказано не было. Подразумевалось, что он играет в какую-то свою игру (последняя фраза о комсомольских организациях в курёхинских устах выглядела слишком уж откровенным ерничеством), и если и думали тогда о нем, то только о том, не стал ли он, заигравшись, пешкой в чьей-то более крупной и серьезной игре. Иными словами, не следует ли воспринимать появление этой статьи как сигнал отката начавшегося было процесса либерализации по отношению к року в целом. Да, перестройка вроде бы набирала силу, но на дворе стоял всего лишь апрель 1987 года. КПСС была еще всемогущей; в ней, помимо провозгласившего гласность и реформы Горбачёва, было еще немало сил, только ждавших момента отобрать забрезжившие было свободы. Мы все прекрасно помнили – если не лично, то по рассказам родителей и старших друзей, – безудержный оптимизм, а затем горькое разочарование после поражения хрущевской оттепели. Любой негативный выпад, тем более в такой газете, как «Ленинградская правда» – органе обкома КПСС, – мог быть сигналом к откату от пока еще очень и очень робких завоеваний. Помню и свой личный мотив примкнуть в тот вечер именно к «Аквариуму»: хоть Курёхин мне и друг, и, как считалось, главный и первый друг среди всей рок-тусовки, в такой ситуации я – с теми, кто подвергся нападению. Я на их стороне.

Почему-то я совершенно не помню тогдашних курёхинских объяснений этого скандального жеста – ведь я, в отличие от Гребенщикова, общения с Сергеем никогда не прерывал, хотя интенсивность наших контактов к тому времени снизилась. Видимо, объяснений этих я не помню просто потому, что сам Курёхин говорить на эту тему так или иначе отказывался.

Статья с эпическим заголовком «Капризы рока и логика судьбы» имела поясняющий и вполне прозаический подзаголовок «О творчестве самодеятельных музыкантов», и под нею стояла подпись С. Шолохов – тот самый, тогда еще совсем молодой и мало кому известный Сергей Шолохов, с чьей помощью несколькими годами позже Курёхин учинит свою самую грандиозную провокацию «Ленин – гриб».

Как и положено партийной печати, статья изобиловала идеологическими штампами советской эпохи, да и выстроена была по соответствующей структуре. Сначала умеренно-одобрительный (все-таки перестройка на дворе!) отзыв о Ленинградском Рок-клубе со стороны «народного артиста СССР, лауреата Государственных премий СССР, председателя правления Ленинградской организации Союза композиторов РСФСР» композитора Андрея Петрова. Потом благодушная авторская похвала в адрес обладающих «яркой творческой индивидуальностью» Константина Кинчева, Виктор Цоя, Михаила Борзыкина. Затем – для баланса! – упрек в сторону средств массовой информации, которые «уделяют самодеятельным рок-группам едва ли не больше внимания, чем членам Союза композиторов и создают, таким образом, вокруг них атмосферу сенсации». Далее отеческий упрек в адрес уже самих рок-музыкантов, излишне увлекающихся «пафосом протеста» и «уходом в зыбкую область мечтаний, галлюцинаций, в “райские кущи”, демонстрируя еще один яркий механизм массовой культуры, охотно подменяющей истинные конфликты эрзацем проблемности». Ну и кульминация – сакраментальная фраза:

«Негативные тенденции в деятельности рок-клуба вызывают тревогу и у самих его членов», после чего следует и памятная, уже приведенная выше курёхинская диатриба.

Сам Шолохов, уже много позже смерти Сергея, вспоминая в разговоре со мной этот скандальный эпизод, говорил, что «главной задачей Курёхина было уязвить „Аквариум”, а „Алиса” была привязана так, для компании, чтобы „Аквариум” не был в одиночестве». Как же он сам объяснял причины своего выпада? «Он говорил, что это связано с каким-то письмом, которое Гребенщиков подписал тогда против Джоанны Стингрей, деталей которого я теперь совершенно не помню и которое теперь, наверное, не имеет ни малейшего значения».