Курехин. Шкипер о Капитане

«В Советском Союзе все творческие люди делятся на официальных и неофициальных. Полтора года мы добивались разрешения от властей на съемку фильма о Курёхине. Ответа мы так и не получили и, заручившись согласием его собственным и его друзей и коллег, мы решили снять неофициальный фильм о неофициальном музыканте», – говорится в преамбуле к фильму.

«Неофициальный» характер фильма придал ему особую ауру. Попытка снять полноценный концерт «ПМ» – а таковых за время пребывания группы Би-би-си в Союзе было два-три – успехом не увенчались. Без санкции свыше о разрешении со стороны администрации ДК на съемки британским телевизионщиком не могло быть и речи.

В итоге «Поп-Механика» собралась все в той же полуподвальной квартире «Клуба-81» на улице Петра Лаврова. Публики никакой не было – пусть и довольно большая, но все же всего лишь комната едва вместила в себя курёхинскую команду и телевизионщиков, специально для которых, собственно, все действо и было организовано.

Команда была представлена во всей красе: Гребенщиков, Цой и Титов на гитарах и бас-гитаре, струнная секция – Гаккель и Райскин[192] на виолончелях, Диканьский на скрипке, Кондрашкин на барабанах, Чернов на саксофоне и самая многочисленная индустриальная секция – Тимур, Африка, Гурьянов и еще пяток их товарищей. Именно от индустриалов исходил и наибольший грохот и самый яркий визуальный эффект. Курёхин с голым торсом отчаянно дирижировал. В кульминационный момент Густав скинул с себя излюбленную майку, в которой он неизменно появлялся что в «Кино», что в «ПМ», переоделся в строгий черный костюм с галстуком-бабочкой и неумело, но страстно запел неаполитанскую песню на итальянском языке. Вокальную эстафету у него перехватил Диканьский с самой что на есть кондовой советской эстрадной песней «А ты люби меня такой…». Веселье было безудержным и совершенно отвязным.

42-минутный фильм отнюдь не сводился к фиксации курёхинских музыкальных экстравагантностей. Как и остальные выпуски 12-серийного цикла он должен был представить не только яркую личность, но и определенный тип советского человека – в данном случае представителя художественного андерграунда, артиста-музыканта, живущего и действующего не столько против, сколько вне сложившегося в стране уклада.

Британские зрители увидели Курёхина на прогулке на пляже с женой Настей и полуторагодовалой дочкой Лизой, в мастерской нашего друга художника Толи Белкина[193], где друзья вели абсурдистскую беседу о трагически вымирающих в городе Ленинграде лемурах, за ужином в доме-музее «Битлз» главного битломана страны Коли Васина, за просмотром унылых официальных новостей советского телевидения.

Показал себя Курёхин не только как лидер «ПМ», но и как рок-музыкант – в качестве аккомпаниатора Кинчеву с его двумя первыми и главными хитами – «Экспериментатор» и «Соковыжиматель». Да, Курёхин сыграл – и сыграл блестяще – на студийной записи этих двух песен из дебютного альбома «Алисы». Но тем не менее появление Кинчева в фильме о Курёхине в таком же, как и на Петра Лаврова, специально для Би-би-си сконструированном домашнем музицировании с Курёхиным за клавишами с двумя ближайшими приближенными: Титовым на басу и Африкой на каком-то подобии барабанов выглядело явно искусственным, притянутым за уши. В конце концов у Кинчева была своя «Алиса», для записи которой Курёхин лишь однажды был приглашен в качестве сессионного музыканта.

Кинчев даже что-то говорил в камеру, как говорили Африка и снятый уже в Лондоне Лео Фейгин.

Но главное содержание было, разумеется, в длинном обстоятельном интервью с Курёхиным, которое прошло через весь фильм. Интервью серьезное, вдумчивое, откровенное, без привычного стеба и без рисовки. Он говорил о своих корнях в опере и оперетте, о любви к роялю – «большому, черному, белому», не преминув все же вставить и любимую «телегу» о рояле как «умирающем инструменте», о бессмысленности учебы в официальных советских музыкальных учебных заведениях, о косности и непробиваемости официальных концертных организаций, о скудости средств на жизнь, но вместе с тем и об отказе от каких бы то ни было компромиссов. Впрочем, нет, без привычного стеба-ерничанья все же не обошлось: с самым серьезным лицом он рассказывал об изобретенной им системе дирижирования, хорошо известной его музыкантам: «если я подпрыгнул задрав вверх левую ногу – надо играть Шостаковича, а если правую – то играть надо джаз».

Зато какой грустью, несвойственной ему обреченностью, меланхоличной печалью и даже пессимизмом звучали его слова о перспективах и возможностях выступления за границей: