Курьер

– Ладно, я сейчас напою тебе, а ты подыграй на фоно. – Я откашлялся, на минуту задумался, потом запел. Первый куплет пошел у меня как по маслу. Вот он:

Жил на свете козел,
Не удав, не осел,
Настоящий козел,
С седой бородой! Ме-е!

Катя чуть не задохнулась от смеха…

– Как это ты пел?! – покатывалась она. – Ме-е-е!..

Я остался доволен произведенным эффектом и сидел, ухмыляясь во весь рот.

– Ну, давай дальше! – просила Катя.

– Подожди, еще не придумал.

Катя стала наигрывать на рояле довольно блатную мелодию.

– Любил козел морковку, – завыл я, как ошпаренный. – Старый кретин любил cве-е-ежайшую морковку!..

Тут и Катя запела что было сил:

– Бе-е, ме-е, бе-бе!

Здесь я сам уже не мог сдержать смех, а Катю прямо-таки прорвало, и она продолжала срывающимся голосом:

– И любил он морковь,
Не салат, не свеклу,
А любил он морковь,
Хау ду ю ду-ду!

– Бе-бе! Хряп-хряп! – поддержал я. – Хау ду ю ду-ду!

– Ой, не могу, – заливалась Катя. А я спел еще:

– Вот какой был дурак,
Не удав, не осел,
Этот старый чудак,
Настоящий ко-о-озел!

Последние слова «песни» нанесли нам, можно сказать, смертельный удар. Я растянулся на диване, не в силах остановить приступ истерического смеха, овладевшего мной, а Катя просто свалилась со стула.

И представьте себе, что в этот кульминационный момент дверь в комнату отворяется и на пороге возникает могучая фигура Семена Петровича, из-за плеча которого высовываются длинный нос и золотое пенсне Агнессы Ивановны. Если бы вы могли видеть их лица в эту минуту! Мы-то с Катей их видели, и мне до сих пор непонятно, как я выжил тогда. Потому что, если до этого со мной была истерика, то теперь начались настоящие судороги. Я забил ногами по дивану, стал хватать ртом воздух, при этом визгливо вскрикивая:

– А-а! Ах-ха-ха! А-а!..

Тогда, нужно признать, Семен Петрович принял единственно правильное решение. Агнесса Ивановна, помнится, еще прошамкала нечто вроде: «Что же это такое?» Но Семен Петрович, не проронив ни звука, медленно попятился, подобно тигру, уступающему поле боя стае шакалов, и, вытеснив задом наседавшую на него Агнессу Ивановну, резко захлопнул дверь.

Это несколько привело нас с Катей в чувство.

– Вот попали, – сказал я, отдышавшись, отирая ладонью влажные от смеха глаза.

– Да, неудобно получилось, – согласилась Катя и, не в силах сдержаться, опять рассмеялась.

– Хотя, если разобраться, ничего предосудительного мы не делали, – проговорил я. – Что, уже посмеяться нельзя?

– Да, в общем, конечно, – произнесла, правда, не очень уверенно, Катя.

За дверью послышался слабый шорох. Я настороженно замер, на мгновение воцарилась тишина, потом дверь приоткрылась, и в узкой щели блеснуло пенсне Агнессы Ивановны.

– Катя, – вкрадчиво позвала она, – мне кажется, тебе пора немного позаниматься.

Катя покраснела.

– Ой, ну ладно, ба!

Я понял, что пожелание Агнессы Ивановны более всего обращено ко мне.

– Ладно, Катерина, я потопал. – Я встал с дивана и пошел в прихожую одеваться, но в коридоре меня остановил властный голос Семена Петровича.

– Молодой человек! – сказал он, появившись из своего кабинета так быстро, что могло показаться, будто он специально поджидал меня. – Не уделите ли вы мне несколько минут вашего драгоценного времени?

Я беспокойно взглянул на Катю, потом на Агнессу Ивановну, которая с высокомерным видом прошла мимо меня на кухню, и направился в кабинет.

Семен Петрович расположился в удобном кресле около письменного стола; я остался стоять посреди комнаты. Сесть он мне не предложил, а сам я, оробев под его пристальным взглядом, не решился на подобную дерзость. Со стороны, я думаю, мы очень напоминали известную картину Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея». Мысленно я пририсовал к физиономии Семена Петровича густые торчащие усики, и вот уже сам грозный царь Петр сидел передо мною. Сейчас он сделает легкий жест, и верный царский пес князь-кесарь Федор Ромодановский потащит меня в сумрак пыточного каземата. А там – дыба, жаровня, батоги и прочие хитроумные приспособления, которыми так успешно пользовались наши предки. От этой картины по спине пробежал холодок, а дальше я уже представлял свою забубенную голову на плахе, окруженной толпой задавленного абсолютизмом народа в костюмах, наподобие тех, какие я видел на концерте ансамбля Игоря Моисеева.