Курганник

Где-то далеко прокричал петух: пришло время самого глубокого сна и первой рассветной песни. Через минуту-другую крик повторился – молчание было ему ответом. Ничто больше не потревожило сырых от росы сумерек. Тогда неугомонная птица прокричала в третий раз, неистово, сильнее прежнего, выкладываясь в этом порыве полностью. Звук повис в сыром воздухе, замер на последней ноте, и тут подмога не заставила себя ждать: на противоположном конце деревни запевале ответила другая птица, потом третья, еще одна и еще. Наконец, перебивая друг друга, петухи устроили утреннее состязание.

Мир дрогнул, очнулся от глубокой темной дремоты. Низко стелясь над сухими стеблями сухой травы, по степи пронесся ветерок. Мир преобразился, неуловимо меняясь, приобретая привычные для людей черты. Призраки ночи отступили, отступили тревоги и томления, порождаемые тьмой. Все вернулось в привычную колею августовского раннего утра.

Макар Зотов приподнялся, осмотрел округу. Дыхание ночи исчезло не сразу. Оно, словно горячее марево, искажало окрестности, создавая двойники и фантомы. Даже курганов некоторое время было два: видение прошлого, украшенное каменной стелой, маячило растянутым миражом над курганом Рытый, лишенным каменного изваяния. Смена миров длилась несколько секунд, и у Макара захватило дух от этого зрелища. Он ощутил приступ тоски, отчаяния, когда мираж стал растворяться, истончаться, проваливаясь то ли в иновременье, то ли в иномирье – за ту грань, куда человеку ступить невозможно, но так желанно и любопытно.

Наконец видение исчезло. Степь стала прежней унылой равниной под мутной пеленой предрассветных небес, изрезанной морщинами балок и оврагов. Серый туман лежал в них, путался среди высокой травы, но еще не поднялся выше пояса.

Зотов устало побрел к рукотворному холму, плывущему в туманном море. Балка у подножия кургана превратилась в дымящуюся реку, при виде которой любого, увидевшего посреди степи такое чудо, охватывала оторопь. Казалось, ступи в нее – и тут же беззвучно возникнет ладья Харона, и перевозчик протянет к тебе свою костлявую ладонь за двухмонетной данью.

Макар передернул плечами. Когда вокруг глухо и неясно, то лучше не предаваться таким размышлениям. Он понимал, что бояться уже нечего, но, окунаясь в туман, все же потянул ятаган из заплечных ножен – туманы Шпаревой балки иногда таят смертельную опасность. Осторожно ступая, Зотов прошел по дну к противоположному берегу и стал подниматься.

По расчетам, пора было бы вынырнуть из тумана, увидеть вершину холма, однако, перевалив через край балки, Макар все еще брел в непроглядном молоке. Пот холодной каплей пробежал меж лопаток, капля влаги упала со лба на нос, щекоча ноздри. Зотов присел, прислушался, а потом быстро прошел вверх по склону и вынырнул из мглы у самой вершины.

Ничего страшного не произошло. Просто налетевшим порывом ветра туман выплеснуло на курган, в эту прибойную волну и попал Макар.

Он огляделся. В селе гавкали собаки. Их лай немного успокоил, и все же не следовало расслабляться до тех пор, пока солнце не войдет в полные свои права и не разгонит туманные сумерки.

Синяя тетрадь:

«Название свое Рытый курган получил из-за воронки на вершине. О яме этой рассказывают разное. В нашей семье Зотовых есть свое предание, связанное с курганом. Мой прадед Илья был совсем молодым, когда со своими товарищами попытался достать скифские сокровища из могильника. Копали целый день, а под утро яма землей заросла. Поначалу струхнули: колдовство, не иначе. Посовещались малость и решили копать день и ночь, покуда не доберутся до сокровищ: может, курган при людях осыпаться не станет.

Коварный холм новое коленце выкинул.

Земля копалась хорошо, и к вечеру яма была в полтора человеческих роста. Тут-то грунт и пошел потоком назад. Из всех удальцов только Илья жив остался: он на вершине раскопа стоял и успел отпрыгнуть. Мама рассказывала, что земля зыбкой стала, водой потекла в недра коварного холма. Горемыки, которые в яме были, даже крикнуть не успели.