Куриловы острова

— Почему ты решил, что Конопельского? — более рассудительно произнес Андрей. — А может, завхоз или сторож замкнул. Подумал, что никого нет, ну и запер, забрал с собой ключ и отправился спать.

Может и так. Но как же он не услышал рубанка, пилы? Это загадка. Однако сколько ее ни разгадывай, дверь сама не откроется. Сколько ни кричи — все равно никто не услышит. Ведь мастерская находится от школы далеко, в самом дальнем углу усадьбы. И в окно не выбраться — двойные рамы, да еще с металлической решеткой между ними.

Постояли в нерешительности у двери.

— Не умрем, если здесь переночуем, — махнул рукой Андрей.

— Не слиняем, — согласился с ним Миколка.

Устроились в углу на мягком ворохе стружек — постелили пальто, накрываться не стали, во-первых, одеты в теплые комбинезоны, а во-вторых, в мастерской тепло. С удовольствием вытянулись во весь рост.

— Красота-а! — произнес нараспев Андрей.

— Лучше, чем на кровати! — согласился Миколка.

Погасили свет. В окна хлынула с улицы непроглядная тьма. Только бы спать. Но как раз в такой темноте, да когда еще есть о чем поговорить — человеку и не спится.

Сперва разговаривали о работе. Говорили уверенно, убежденно, что если за дело взялись, то оно обязательно должно у них получиться. Чтобы из-за каких-то рам да строительство дома задерживалось! Безусловно, лучше в свободное время рубанком орудовать, чем в школьных коридорах валять дурака. Им казалось, стоит подать пример, сделать одну только раму, и все, даже малыши, подхватят их инициативу, и школа возьмет шефство над соседней стройкой.

Потом незаметно перешли на воспоминания. Рассказывал больше Андрей. Миколка все слушал, только иногда вопросом направлял и подталкивал рассказ товарища.

— Люблю, когда строят. Мне кажется, что и школа какой-то другой сделалась, когда возле нее стал вырастать этот массив. То было поле голое, скучно смотреть и вдруг — целый лес кранов, на глазах стали расти новые здания.

— Теперь строят быстро, — добавляет Миколка.

— О! Если б ты знал, сколько на моем веку ожило вот таких вот мертвых холмов. Только построят один завод, задымит, загудит он — как папа с мамой уже в другое место переезжать собираются. Приедем — жить негде, голая степь, скучища неимоверная! Папа с мамой бегают, бегают — детский сад или школу для меня ищут. Ищут-ищут и обязательно где-нибудь да найдут. Я хожу в этот сад, а они в поле ездят. День ездят, два, неделю — смотришь, закипела работа в степи...

Миколка не моргая смотрел в темноту. Он отчетливо видел перед собой и бескрайнюю степь, дикую, безлюдную, нетронутую, и далекие холмы, постепенно оживающие с появлением людей и мощных строительных кранов... Все это движется, шумит, растет, громоздится в высоту... И вот уже огромные здания поблескивает веселыми окнами, из окон доносятся оживленные голоса, льется тихая вечерняя музыка. Нет, не музыка, это тихо, задумчиво льется Андрейкина речь:

— Мой папа и мама очень любят строить. Они металлургические заводы строят. Они и учились вместе. Вместе и первый завод проектировали. Папа у меня, говорят, очень талантливый, а мама еще талантливее...

Мама. С какой нежностью произносит Андрейка это слово! С какой гордостью говорит он о том, что она талантливее даже самого папы!

Миколка вспоминает свою маму. Талантлива ли она? Ничего он не может на это ответить. Он только спросил:

— А тебя мать часто лупила?

Наступило молчание. Видимо, вопрос застал Андрея врасплох.

— Лупила? Это как же? Ремнем?

— Да и ремнем...

— Нне-ет. Что ты! Меня никогда ни папа, ни мама не били. Даже тогда, когда следовало бы. Я маленький здорово вредный был. То бумаги их разорву, то тушь разолью. Один раз так измазался, что меня с месяц отмыть нельзя было. Смеялись все, долго забыть не могли.

— И не били?

— Это у нас было не в моде. Даже никогда не ругали. Если что-нибудь выкину такое, мама всего только и спросит: «Разве хорошо ты сделал, Андрейка?» А я и сам уже вижу, что нехорошо. «Больше не буду», — говорю. И мама — ничего, она у меня очень-очень хорошая.

Андрейка вздыхает. Видно, он здорово скучает по маме, поэтому и вспоминает так редко, сегодня при Миколке впервые завел разговор о родных.

Миколка тоже вздыхает. Ему тоже хочется, чтобы у него была хорошая и способная мама, которая не хватала бы всякий раз, когда надо и не надо, ремень, а чтобы по ней скучать, думать... И тут Миколка вспомнил: ведь и у него есть о ком думать — отец!

— А у меня папа... Он геолог. Он тоже не бьет. Что бы ни сделал — никогда бить не станет. Или совсем ничего не скажет, или засмеется.

— Это хорошо, когда смеется, — соглашается с ним Андрейка.

Давно уже пора спать, но они не спят. Ведь когда на человека нахлынут воспоминания, они любой сон отгонят.