К середине марта у Скотта стало достаточно сил, чтобы мы с ним могли сходить в ресторан и за покупками. Брат обожал шопинг, хоть и был парнем. Я же, наоборот, ненавидела это дело всей душой. Мы отправились в местный гипермаркет. На самом деле, ему ничего не было нужно: он просто любил ходить по магазинам. Минут через десять-пятнадцать наших блужданий, Скотт нашел отдел с настенными зеркалами, и ему захотелось посмотреть на них повнимательнее. Брат взял одно – довольно большое – и поднес к своему хрупкому телу. «Только не разбей, бога ради! – вскрикнула я. – Иначе нас ждет двадцать один год неудач!» Он посмотрел на меня с улыбкой и ответил: «Я приму удар на себя – мне ведь недолго осталось». И продолжил рассматривать товары как ни в чем не бывало. Я не знала, плакать мне или смеяться, но тут брат снова улыбнулся мне.
Мы оба согнулись пополам от смеха. Мне стало ясно, что наши отношения все-таки получится исправить, как будто между нами не было этих семнадцати лет молчания.
К началу апреля я постоянно ухаживала за братом в сельском доме наших родителей. Я никогда раньше не заботилась ни о ком, не говоря уже о настолько больном человеке. Я знала, насколько для Скотта важно быть здесь именно сейчас: ведь он переехал в Айову потому, что не хотел умерать в больнице. И я пообещала не дать ему попасть туда, поэтому научилась оказывать любой уход, который ему требовался.
В детстве и юности я думала, что мы с братом – совершенно разные люди. У него были очень хорошие отношения с нашей матерью, тогда как мы с ней цапались, как кошка с собакой. Мне нравилось работать на ферме, а он предпочитал помогать маме по дому. Скотт был умнее и быстрее схватывал информацию, память у него была лучше. Брат учился на два класса младше меня, но меня удивляло, насколько хорошо ему дается не только его программа, но и многие предметы, которые изучала я. Скотт окончил колледж с отличием по двум специальностям. Проще говоря, он был гением.
Но за тот апрель и май, что мы провели вместе, я обнаружила, что мы во многом похожи. Мы оба любили научную фантастику и предпочитали одни и те же фильмы, сериалы и книги. Мы любили писать. Брат зарабатывал этим на жизнь и даже получил много национальных наград за статьи в газетах, а я публиковала художественную литературу. У нас было похожее чувство юмора – немного саркастичное, и нам обоим было тяжело общаться с матерью. Просто Скотту это лучше удавалось, скорее всего оттого, что он был более терпелив.
Мы не обсуждали тот долгий период, когда мы не общались. Только один раз мы заговорили об этом, когда брат попал в больницу с пневмонией.
Мы вышли во двор больницы, чтобы он мог покурить. Посреди разговора Скотт сказал, не поднимая глаз: «Мне жаль, что я столько лет не пытался узнать тебя ближе. Я многое упустил». Не успела я оправиться от шока, как он вернулся к прежней теме нашего разговора. Я прошептала ««спасибо», и больше мы об этом не говорили.
Даже болея, брат не переставал заниматься редактурой для газеты, в которой работал. Но однажды в конце мая он позвал меня в комнату, где стоял его компьютер. Скотт растерянно посмотрел на меня и сказал: «Я не помню, как его включать». Я помогла ему, а потом сбежала из дома, чтобы брат не видел, как я плачу. Физически Скотт слабел на глазах, но мне не приходило в голову, что его умственные способности тоже будут ухудшаться из-за огромных доз морфина. Скотт ведь был моим гениальным братом. Как такое могло произойти?
Скотт умер в доме наших родителей 9 июня. Через три дня мы похоронили его, а еще через неделю мы получили от него прощальный привет. Ко мне пришла моя подруга-экстрасенс и сказала: «Я не знаю, готова ли ты к этому, но вчера мне явился твой брат». Ошарашенная, я спросила ее, что он сказал. «Он хочет, чтобы ты знала: у него все хорошо. Ему больше не больно. Он подарил тебе розу. Я не знаю, что это значит, но он сказал, что ты поймешь». Из моих глаз полились слезы. Деб никак не могла этого знать, и я никогда не говорила Скотту, что розы – мои любимые цветы. «Спасибо, – прошептала я. – Спасибо, что сказала мне».
Если бы до возвращения Скотта домой кто-то спросил меня, пойду ли я ради него на то, что в итоге сделала, я бы решительно ответила нет. И если бы меня спросили, можем ли мы с братом восстановить отношения, я бы тоже сказала нет. Но его болезнь подарила нам четыре месяца печали и радости. Болезнь, которая призвана отнимать, дала нам такие отношения, о которых можно только мечтать.
Подарок
Ах, июнь! Месяц свадеб и цветущих апельсинов. Наша дочь выходила в этом месяце замуж, а я сидела в первом ряду в церкви и плакала. Я радовалась за молодоженов, но меня одолевали смешанные чувства: наш подарок вырос и покидает отчий дом.