Курлышка

И тут Аля рассказала, как всё произошло. Электропастух — это обыкновенные провода, натянутые на колышки вокруг поляны, где пасутся телята. По проводам идёт слабый ток. Если телёнок пытается убежать, его легонько бьёт током, он пугается и отскакивает. Один раз ударил, другой, а на третий он уже и не подходит к проводам, мирно пасётся на лужайке. Но в Алиной группе оказался бычок Буран, сильный и норовистый. Буран на провода не лез, а взялся толкать слабенького Вислоухого. Толкнёт — и отскочит. Вислоухий шарахнется от удара тока и замекает жалобно… А Буран опять к нему подбирается, да как поддаст!.. Другие телята с него пример взяли и тоже стали наваливаться на Вислоухого — делать кучу малу, как озорные мальчишки. Вислоухий уже шатался от слабости — ему совсем не давали пастись.

— Я их гоню, они отбегут, а потом опять, — рассказывала Аля. — Просто издевательство над слабым! Тогда я выключила электропастух, чтоб хоть не било беднягу. Я же не думала, что они такие хитрющие. Толкнули опять на провода Вислоухого, а он не шарахается и не мычит. Тут они и сообразили, что больше тока нет. Повалили колышки с проводами — и наутёк…

— Значит, ещё вдобавок электропастух испорчен! — ахнула Клава. — А за телка кто будет отвечать? Ведь нет его…

Но Вислоухий пришёл сам. Ткнулся мордой в Алины руки, и она стала гладить и голубить его:

— Обижают тебя, горемычного… У, мы этому Бурану зададим…

— Больше панькайся с ним! — сердилась Клава.

В зеленоватом небе повис ясный круторогий месяц. После рабочего дня ребята вымылись в жарко натопленной баньке, поужинали и собрались на поляне, где был приготовлен хворост для костра.

— Посев на молодую луну — к богатому урожаю, бригадир, — сказала Анна Матвеевна Лёше Зырянову.

— Правда? — обрадовался тот.

— Ручаться не буду, но старики так говорят… Что вы скажете, Иван Филимонович?

— Слышал и я о такой примете, — кивнул тот. — Да у нас ведь хлеб богатый — ещё не всё. Надо, чтоб вызрел, чтоб под заморозки не попал, убрать за погоду, ой, много ещё забот будет!

Сухой хворост вспыхнул разом. Лёгкий ветерок раздувал языки пламени — они то никли к земле, то взлетали к самому небу, озаряя макушки берёз.

— Устали, хлопцы? — спросил Иван Филимонович. — Ничего, закаляйтесь. Другим в ваши годы потруднее было. Такие вот, как вы, ехали целину осваивать. По семнадцать, по восемнадцать лет. Сам я, правда, к тому времени бывалым себя считал: как-никак воевал и в колхозе уже наработался, а всё равно пришлось солёного хлебнуть. На голом месте начинали. Снег и мороз градусов тридцать. Выдолбили хлопцы ямку, поставили шест и подняли красный флаг. Потом сняли мы шапки, постояли минутку: вот это наш флаг, это наш дом… И взялись ставить палатки, прямо на снегу. Утром просыпаюсь — волосы к шапке пристыли. Ну, думаю, закоченели наши хлопчики. Гляжу — поднялись, кто щёку трёт, кто нос… Но ничего, с шутками, с прибаутками, вспоминают, что кому снилось… А ближе к маю, когда потеплело, и девчата подъехали. Ваша учительница с ними. «Где школа? Где ученики? Нет ещё? А что же мне делать?» — «Садись прицепщицей на трактор…» Помните, Анна Матвеевна?

— Ну, о моей тогдашней работе лучше не вспоминать. Птицы по старой памяти в степи гнёзда вили. Увижу гнездо куропатки — бегу к трактористу. «Остановись, — кричу, — надо гнездо перенести». А он ругается: «С такой дурочкой много не насеешь…» Возвращаюсь как-то с поля, а мне подружки кричат: «Анюта, твои ученики приехали, целых трое!» — «Где?» — «Вон в той палатке». Побежала я туда. «Где ребята?» — спрашиваю. «Да и сами не знаем, по палаткам растащили. А вам они зачем?» — «Да я же учительница, это мои первые ученики!» У меня классный журнал был наготове. Ну и расписала я их: старшего — в четвёртый, а девочек-близнецов — во второй. Мальчика Гришей звали. Гриша Бахтюк…

Все посмотрели на Тараса. Ведь это его отец был — Григорий Фёдорович Бахтюк, он теперь трактористом работал в совхозе. Тарасик сиял, поправляя новенькую будёновку с красной звездой.

— Будёновка-то у тебя славная, — сказал Лёша Зырянов, — и отец знатный. А сам ты чем отличился?

— Ничего, время придёт — отличится, — вступилась за Тараса Анна Матвеевна.

А Даша вдруг хватилась: где Аля? Она отыскала сестру в вагончике красного уголка перед телевизором. Аля медленно вращала рычажок, шумел птичий базар на скалистых островах, всадники мчались по степи, аксакал играл на домбре.

Даша обняла её за шею:

— Ты почему ушла?

— Так… — Аля повернула рычажок, и снова загорланил птичий базар.

— Тебе не нравится здесь?

— Нет, почему же… Ребята хорошие. Только видишь, Даша, тебе ещё, может, не понять… Вот у вас у всех любимая учительница есть, а у меня нет. Слишком часто мы переезжаем, ни одна школа толком не запомнилась.

— Ничего, — утешила её Даша. — В «Тополином» вам хорошо, вот и будете жить.

— Ты думаешь, мы здесь задержимся?

— А разве нет? — испугалась Даша.

— У мамы-то опять давление скачет… Ты ей ничего не говори, что я телят упустила, а то она расстроится.

— Ой, чуть не забыла! — спохватилась Даша. — Дядя Сеня путёвки достал в «Золотой бор»!