Курлышка

— Ташкент — вторая кабина! Алма-Ата — девятая! — послышался из-за деревьев металлический голос.

— Ну, — вздохнула тётя Фая, — если ещё сегодня не дозвонимся, я больше не выдержу.

В большом деревянном павильоне было полно народу.

— Вон два стула освободились — занимай скорей, — подтолкнула тётя Фая Дашу, а сама подошла к окошку старшей телефонистки:

— Девушка, будет сегодня связь с «Тополиным»? Как это «неопределённо»? Я не одна мучаюсь в переговорной третий день, а с ребёнком!

Даша покраснела. Ей показалось, что все смотрят на неё: «Ничего себе ребёночек». И когда всё это кончится… Хоть бы домой скорее, что ли… Даша вдруг затосковала по маме, папе, Николке. Маме без помощницы трудно, поди…

Тётя Фая бухнулась рядом, обмахиваясь газетой:

— Уф, в глазах темно! Не «Тополиный», а яма какая-то, не дозвонишься никак…

— Вовсе не яма! — буркнула Даша, но тётя Фая не обратила внимания:

— И чего нас туда занесло… Алечка в бригаде надрывается, я покоя не вижу. Хотелось Наташе помочь, да привязал её твой отец, как собачонку, к железной будке.

Всё могла Даша стерпеть, но такое…

— Я пойду! — вскочила она. — Надоело!

— Куда! — тётя Фая схватила её за руку. — Мало ли что мне надоело! Надо же дозвониться.

— Пустите! — вырывалась Даша. — Домой хочу, в «Тополиный»!

— Ишь ты! Раз в жизни её от коровы да грядок отдохнуть увезли, так ещё и капризничает.

— Лучше б вы меня сюда не везли! — расплакалась Даша; теперь на них и в самом деле все оглядывались. — Пустите меня!

— Нет, сиди! Втемяшилось ей… Вся в папочку родимого: грубая, упрямая…

— И хорошо, что в папу! Мой папа лучше всех, а вы…

— Что я? — тётя Фая крепче сжала Дашину руку. — Что я? Ну договаривай, раз начала.

Неизвестно, что ещё ляпнула бы Даша сгоряча, но тут из репродуктора загремело:

— Совхоз «Тополиный»! Кабина четвёртая!

Тётя Фая кинулась к телефону, а Даша выскочила на улицу.

На станцию! Скорее на станцию!

Даша мчалась прямиком, ветки хлестали её по лицу; попала в болотце, кое-как выбралась. Главное — сумку не потерять, в сумке деньги, которые мама давала на мороженое, их должно хватить на билет…

Пассажирский поезд промчался перед самым её носом.

Это было так обидно, что Даша снова заплакала. Теперь спешить было некуда, и она побрела куда глаза глядят.

В зарослях осоки журчала вода. Могучая старая сосна словно перешагнула с одного берега ручья на другой. Корни, толстые и тонкие, переплелись, обросли мохом. Получились ажурные мостки. Даша опустила руку меж корней — вода была такая студёная, что даже пальцы заломило. Даша сложила ковшиком ладонь, напилась и немного успокоилась. Ничего, она завтра всё равно уедет. Хрустнул сучок. Неужели тётя Фая догоняет её? Нет, никого не видать. Снова хрустнуло, и тут Даша заметила в чаще олениху. В «Золотом бору» был заповедник, и дикие животные не боялись людей. Красавица олениха так глядела на Дашу тёмными глазами с густыми ресницами, словно что-то сказать хотела, и Даша подумала: а может, и она, как белка, ждёт, чтобы её угостили? Даша достала хлеб из сумочки и протянула оленихе. Но та фыркнула, мотнула головой и пошла вниз по течению ручья. «Она пить хочет, — догадалась Даша. — Вот напьётся, тогда и хлеб возьмёт». И побежала следом. Олениха оглянулась, словно хотела сказать: «Дашь ты мне напиться, в конце концов?» Даша остановилась, олениха встала передними копытами на плоский камень и напилась, а потом ещё раз взглянула на Дашу и повернула в гору.

Даша как заворожённая следовала за ней.

— Ну почему ты не хочешь взять хлеб? — уговаривала она олениху. — Боишься? Так у меня и палки нет. И верёвки нет, чтоб тебя привязать. Возьмёшь хлеб и уйдёшь себе в лес.

Олениха больше не оборачивалась и шла всё быстрей. «Алю бы сюда, — подумала Даша, — она бы её уговорила…» Кончились берёзки и осинки, пошёл сплошной сосновый бор, всё чаще попадались причудливые нагромождения камней. Неожиданно загрохотало над головой — Даша и не заметила, как наползла туча и как-то враз проглотила солнце. Прямые редкие струи дождя били между соснами: они стояли прямо, не шелохнувшись, хоть бы одна хвоинка осыпалась. Ударил гром, и Даша спряталась под нависшей скалой, а когда вышла оттуда, олениха исчезла, будто её и не было.

Тишина стояла в бору, птицы не пели, и белок не видно было, чтобы отдать хлеб. «Ладно, возле дома отдыха белок много, — решила Даша, — вернусь и покормлю их».

От мысли, что всё-таки надо возвращаться, у Даши сжалось сердце. Опять начнутся слёзы, упрёки.