Курочка ряба, или золотое знамение

Она никогда не опускалась со своими водителями до того, чтобы они поднимались с нею в ее квартиру специально для этого. Что ж, что повод шит белыми нитками. Не в этом дело. А чтобы он знал свое место. Чтобы ощущал дистанцию. Всегда. Постоянно.

– Гляну, Надежда Игнатьевна, ясное дело, – обернулся к ней на ходу, кивнул Славик.

Кстати, называть себя не по имени-отчеству и на ты Надежда Игнатьевна разрешала водителям только в постели. Но уж там по-другому было невозможно. Там даже и хотелось, чтоб без всякого имени-отчества. Да чтоб еще разными словами… чтоб, как плетью!

3

Ночью Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем не спали. Маялись тревожной бессоницей, ворочались с боку на бок, устраивались и так, и эдак, но нет, не шел сон. И то Марья Трофимовна, то Игнат Трофимыч, уж по какому разу, начинали заново все один и тот же бесконечный разговор: а ну как если скорлупа-таки золотая, никакое не поле тут, как Надька толкует, так как бы это скорлупой-то распорядиться, чтобы с толком?

Марья Трофимовна спала в комнате на кровати, Игнат Трофимыч на печной лежанке, разговор их шел через открытую комнатную дверь, все пространство ночного дома было между ними, лунный свет проникал в окна, и в этом тихом зеленом свете луны каждое сказанное слово обретало особый, весомый смысл.

– Слышь, слышь! – позвала в очередной раз своего старого Марья Трофимовна. – Если это золото в самом деле… так ведь каких делов можно было б наворотить!

– Каких делов? – не сразу, через паузу отозвался Игнат Трофимыч.

– Каких! Золото, оно золото и есть. У Надюхи-то, конечно, все имеется, ей ни к чему… у нее и машина от государства, и квартира от государства, и дача… А у Витьки-то что? Голь голью, одно только слово, что инженер. Нужно было учиться…

На этих последних своих словах Марья Трофимовна от нахлынувших чувств, а также от появившейся у нее невольной привычки, когда заговаривала о яйцах Рябой, увлажняться глазами, всхлипнула, швыркнула носом, а Игнат Трофимыч так же невольно почувствовал себя виноватым, как вообще всегда, и до этих яиц, чувствовал себя виноватым при слезах Марьи Трофимовны, крякнул и довольно долгое время не знал, что ей ответить. Сын Витька был поскребышем, Марья Трофимовна родила его уж весьма немолоденькой, Надька школу как раз кончала – вот когда родила. И, как положено поскребыша, любили его – в молодости так любить не дано, нет в молодом организме столько любви на детей, но и он радовал: учился отлично, как дневник ни откроешь – все пять да пять, похвальные грамоты из школы носил – как грибы из леса. Надька, та через пень-колоду училась, одна заслуга – общественницей бегала, а Витька, он нет, он без всякой придури свои похвальные зарабатывал. В Москву поехал – в столичный институт без экзаменов поступил, именную стипендию там получал… и что вышло из всего этого? Пшик один вышел, и ничего больше. Сидел уже семь лет в каком-то кабэ, зарплата – и одному не прокормиться, а уж двое родились, не только накорми, но и обуй-одень…

– Да-а, конечно… – сказал, наконец, Игнат Трофимыч в лунную тишину дома, нарушаемую швырканьем Марьи Трофимовны. – Не в уме, значит, счастье.

– Не в уме, чего от ума-то, – тут же охотно подхватила Марья Трофимовна. – А как бы хорошо им с кооперативной квартирой помочь. На машину бы дать. Приоделись бы, глядишь…

Игнат Трофимыч снова крякнул. Что ты будешь делать с проклятой бабой. По одному месту да десять раз. Как танком.

– Так что с ним, с золотом-то… – сказал он. – Оно у тебя что есть, что нет. Что на него купишь? Ничего не купишь.

– Так поискать бы покупателей. Вдруг отыщутся.

– Если б вот как-то законно его государству сдать, – развил Игнат Трофимыч мысль своей старой.

– Ну так а я тебе о чем?

– А как законно-то? Что ты скажешь, откуда оно у тебя? Будет с тобой государство чикаться…

– Дак вроде сейчас како-то правовое строить наладились? – помолчав недолго, повторила Мария Трофимовна уже говоренное ею раньше.

Игнат Трофимыч, однако, с печной своей лежанки снова вылил на нее ушат холодной воды.

– Ты с тем, что ли, кто наладился, дело иметь будешь? До него как до бога, а тут вон участковый Аборенков к тебе придет.

При поминании Аборенкова Марье Трофимовне тотчас вспомнилось, как сидела во тьме подпола и вдруг крышка его распахнулась, ударил свет… и глазам у нее опять сделалось мокро.

– Ой, че ж делать-то, че ж делать, прям не знаю, – всхлипнула она.

– Спи, че делать, – перекладываясь на другой бок, сказал Игнат Трофимыч. – Оно, может, и в самом деле, поле какое-нибудь, как Надька говорит, а не золото вовсе.

Но Марья Трофимовна не хотела слышать ни о каком поле – может, и поле, да что ж с того, золото за золото не считать, раз поле? – и потому на эти слова своего старого никак не отозвалась. Одна мысль терзала ее, и не было в голове другой: как превратить эту скорлупу в деньги? А хоть и незаконно – пусть, коли нельзя законно, но чтоб не попасться! И ничего не могла сообразить, не видела никакого пути к тому.