Куропаткин. Судьба оболганного генерала

«находился в постоянном противоречии с самим собой», «не выдерживает характера», «не знал, сколько сил у неприятеля», «популярность Куропаткина дутая, газетная», резюмировал: «…надо или дать ему нравственную сильную поддержку, или просто удалить».

Великий князь Николай Николаевич, как и следовало ожидать, резко раскритиковал Куропаткина:

«…весь ход кампании не дает права надеяться, что дело пойдет лучше…, положение очень мрачное… Каждый час отступления громадной армии существенно меняет обстановку».

К сожалению, ни один из участников совещания не упомянул, что как главнокомандующий Куропаткин поставленную в одобренном императором стратегическом плане военных действий в Маньчжурии задачу выполнил в полном объеме и сделал это, несмотря на отдельные огрехи, качественно: войска, пусть и с потерями, но в целом организованно выведены на заранее подготовленные Сыпингайские оборонительные позиции, к оборудованию которых Куропаткин отдал распоряжение приступить ровно год назад – в феврале 1904 года.

Оперативный план войны с Японией «с восторгом», по словам всё знающего и всё помнящего Витте, в 1901-м и осенью 1903 года одобрил Николай II.

Однако царь промолчал. Может быть, сказались и свежие наветы генерала Гриппенберга, успевшего добраться к телу императора и НАШЕПТАТЬ на ухо свое сокровенное, дабы оправдать позорный, под предлогом расстроенного здоровья, неслыханный побег в столицу из действующей армии со скоростью курьерского поезда.

Но император, как никто другой из участников совещания, обладал всей полнотой информации о положении дел в Маньчжурии с самого начала военной кампании: Куропаткин отправлял царю секретные донесения об оперативной обстановке практически ежедневно, фельдъегерская связь между Полевым штабом русской армии в Китае и Санкт-Петербургом функционировала безупречно, объективную, непредвзятую оценку ситуации в действующей армии в ежедневном режиме вели управления Военного министерства и Главный штаб.

Еще один удивительный и совершенно необъяснимый исторический факт: на высочайшего уровня, под председательством самого императора совещании высшего генералитета, где обсуждалось и принималось судьбоносное для страны и вооруженных сил кардинальное решение о соответствии занимаемой должности главнокомандующего воюющей армии, отсутствовали два первых руководителя оборонной структуры государства, персонально отвечающих за состояние вооруженных сил, защиты страны от внешних угроз и конечный исход войны с Японией, два прямых начальника главкома Куропаткина: военный министр, генерал-адъютант Виктор Викторович Сахаров и временно исполняющий должность начальника Главного штаба – генерал-лейтенант Петр Александрович Фролов.

Их мнения вообще никто не спросил.

Жестко выступил член Государственного совета генерал Драгомиров:

«…с тех пор, как свет стоит, не было еще примера, чтобы начальник штаба, даже образцовый, становился главнокомандующим, хотя бы сносным…

Командование армией не канцелярщина, тут на словах гораздо больше делается, чем на бумаге. Говорят, он молится по дням и ночам и не выходит из своего вагона. Какой же это главнокомандующий?».

Великий князь Алексей Александрович поддержал Драгомирова:

«Хуже, чем теперь кампания велась, вести ее нельзя…

Мы стоим теперь в самом критическом положении. Армия находится в гораздо худшем положении, чем мы думаем, тут уж не отступление, а… бегство. Так дальше дело вести нельзя. Надо послать другого человека, но когда именно, не берусь сказать».

Понятно, что все впечатление от работы главнокомандующего Куропаткина у участников совещания оказалось СМАЗАНО срывом генерального наступления под Мукденом, его сдачей японцам, как и еще свежей в памяти капитуляцией Порт-Артура, непомерно и истеричным надрывом ПРЕССЫ раздутой до масштабов общенациональной катастрофы. Два поражения подряд в течение одного месяца способствовали превалированию эмоционального фактора в оценке военно-политической обстановки на Дальнем Востоке.