Курс лекций по древней и средневековой философии

Но можно ли учить жить и жить самому по своей "науке жить", не зная, кто я и где я? И Цицерон как бы невольно погружается в старую философскую проблематику, припоминает, кто когда чему учил... Поэтому труды Цицерона, как было уже сказано, - бесценный источник сведений по древнегреческой и раннеримской философии. Но, обратившись к объективной истории философии, т. е. не к учебному пособию (таковых тогда не было), а к сохранившимся папирусным свиткам, содержавшим сочинения самих философов, Цицерон обнаруживает (впрочем, ему это было известно с молодости, когда он слушал и академика, и стоика, и эпикурейца), что в философии между философами нет консенсуса. И Цицерон растерян. Он не знает, кому верить. Цицерон - адвокат. Он знает, что в суде должны быть выслушаны обе стороны. Но в философии сторон больше. Она подобна многограннику. Что делать? И Цицерон склоняется к умеренному пробабилическому скептицизму. Он сам много занимался историей Средней и Новой Академии, плодом чего была у него работа (единственная работа Цицерона, посвященная одной философской школе) - "Академика". Было две редакции этой книги: "Академика первая" и "Академика вторая". От "Академики первой" дошла только вторая книга, от "Академики второй" - часть первой книги и отрывки из остальных. "Академика" была создана Цицероном в его второй творческий период - в 45 г. до н. э.

Цицерон одобряет "академический скептицизм" и в трактате "О природе богов". Он говорит, что много еще есть в философии вещей, до сих пор не получивших объяснения, - и поэтому "мудро поступают академики, которые воздерживаются выражать одобрение вещам сомнительным". Цицерон признает, что "многим кажется удивительным, что я отдаю предпочтение той философии, которая, де, отнимает свет и как бы окутывает вещи некой тьмой, и почему я неожиданно взял под покровительство давно уже брошенное и оставленное учение" (О природе богов. I. III, 6) 2. Но, возражает Цицерон, "вовсе я не принял под свое покровительство школу, покинутую и оставленную. Ибо со смертью людей не погибают также и их мнения...". Цицерону импонирует метод академиков-скептиков: "Все оспаривать и ни о чем не высказывать определенного мнения". Он думает, что "этот метод получил свое начало от Сократа" и "был возобновлен Аркесилаем, подкреплен Карнеадом и дожил до наших дней, хотя я признаю, - отмечает Цицерон, - что в самой Греции он почти осиротел" (там же, I, V, 11). Цицерону противны и догматизм и его оборотная сторона - авторитаризм, и он настойчиво высказывает ту замечательную мысль, что "при обсуждении следует больше придавать значения силе доказательства, чем авторитету", что "желающим научиться авторитет учителя приносит даже вред, потому что они перестают сами рассуждать и считают бесспорными только суждения того лица, которого они почитают" (там же, I. V, 10). Здесь Цицерон вспоминает пифагорейцев и Пифагора, когда на вопрос "Почему так?" пифагорейцы отвечали: "Сам сказал!" "Столь великой оказалась сила предвзятого мнения, - комментирует Цицерон, - что авторитет стал действовать даже без доказательств" (там же, I. V, 10).

Цицерон думает, что должен быть как бы созван консилиум философов разных толков для обсуждения той или иной проблемы. Его трактаты "Тускуланские беседы", "О природе богов" - пример такого консилиума. В трактате "О природе богов" Цицерон безмолвно присутствует при беседе трех римских философов. Это эпикуреец Гай Веллей, стоик Квинт Луцилий Бальб, скептик - академик Гай Аврелий Котта (все трое исторические лица). Предметом их спора является вопрос "о бессмертных богах"1.

Трактат состоит из трех частей ("книг"). В первой после небольшого вступления говорит эпикуреец, которого в той же книге подвергает критике скептик. Во второй книге выступает стоик, ему отведено больше места, чем эпикурейцу. Скептик же критикует стоика в третьей книге. В обоих случаях последнее слово остается за скептиком. Его позиция сильнее, так как критиковать легче, но она и слабее, так как скептик сам ничего от себя предложить не может, признавая: "...почти по всем вопросам, а особенно физическим, я, скорее, мог бы сказать, чего нет, чем что есть" (I. XXI, 60), или: "...обычно мне не так легко приходят в голову доводы в защиту истинного, как в опровержение ложного... Спроси меня, какова, по-моему, природа богов, и я тебе, вероятно, ничего не отвечу; спроси: считаю ли я природу богов такой, какой ты ее изобразил, и я скажу: по-моему - ничего подобного" (I. XXI, 57), или "...мне легче удается... оспаривать чужие мнения, чем утверждать свое..." (II. 1, 2).