Курс N by E

Наконец мы подняли эту громоздкую штуку и втолкнули ее в кокпит. Когда я начал подниматься следом, огромная волна приподняла бот и положила на борт. Я повис, наполовину высунувшись из каюты. Мой взгляд уперся в приближавшуюся каменную стену, которая была так близко от кормы, что, казалось, сейчас нас раздавит. Волна высоко вздыбилась перед скалой и распалась, превратившись в пену, которая кипела вокруг нас. Мягко покачивая бот, волна опустилась, и темный берег спокойно отошел назад.

Пришла новая волна и опять швырнула нас к самой скале.

«Ну, сейчас разобьет», — подумал я и как можно крепче вцепился в свою опору, весь напрягшись в ожидании приближавшегося страшного момента.

Но на этот раз удара не было. Когда, казалось, мы уже отодвигались назад, ахтерштевень мягко коснулся скалистого выступа. Прикосновение было настолько легким, что не раздалось ни звука, просто бот чуть-чуть задрожал. Однако эта дрожь пробежала по чугунному фальшкилю и его дубовой основе, по шпангоутам и обшивке, по всем болтам и гвоздям, по всем фибрам бота и по нам самим. Может быть, до того мы еще не понимали, что пришел конец, теперь же знали, словно господь шепнул нам об этом.

Итак, нас отнесло назад в третий раз.

Затем, будто для того чтобы покончить наконец с этой игрой, все фурии моря и ветра были выпущены на свободу. Нас подняло высоко над скалой и затем швырнуло вниз. Надо сказать, что этот первый удар был еще не так силен, как другие, последовавшие за ним в ближайшие полчаса перед тем, как бот затонул.

XLVIII

15 июля, от 10.30 до 11.00 утра

Эти полчаса! Бот лежал, пойманный гигантским уступом скалы, килем на уступе, правым бортом упираясь в склон. В таком положении его удерживали волны и ветер. Удерживали, чтобы то и дело поднимать и швырять с размаху назад. Каждая волна легко подхватывала бот и несла его вверх, а затем с грохотом роняла его тринадцатитонную, подбитую чугуном массу на гранит. Поднимала и швыряла, поднимала и швыряла! Тут обнаружилось все совершенство нашего судна; однако, раз ударившись, оно продолжало жить лишь для того, чтобы вновь и вновь принимать удары.

Гигантский кузнечный молот, бьющий по граниту горы, молот, пустой изнутри, и в центре этой пустоты — человек. Представьте себя на его месте. Я оставался внизу и знаю, что это такое.

Представьте себе, что я — Адам, брошенный с размаху в гущу разбушевавшихся дьявольских сил. Адам, мир которого состоит из ветра, бури, снега, дождя, града, молний и грома, землетрясений и потопов, голода и холода и подавляющего присутствия чего-то огромного, неведомого. Адам, который пускает в ход весь свой крошечный разум, чтобы сохранить самостоятельность перед лицом этого избытка неизмеримости. В то же время он спокойно — ведь жизнь продолжается — выполняет свои неотложные дела в их нормальной последовательности, одно за другим, мало о чем думая и еще меньше рассуждая. Вообразите себе этого Адама и Мужчину — меня — в центре Вселенной в миниатюре; Вселенная представлена каютой бота «Дирекшн», лежащего на скалах Гренландии.

Мы живем не столько благодаря нашему воображению, сколько несмотря на него.

XLIX

Пища и огонь

Тело и душа

Спички: они в шкафу у меня на баке. Достаю их оттуда в большом количестве. Следующая мысль: надо сохранить их сухими — большая жестяная банка на полке. Она с чечевицей! Высыпаю чечевицу на пол. Нет, не всю, столько места спичкам не потребуется. Укладываю внутрь спички, закрываю крышку. Все в порядке. Теперь нужно во что-то положить банку. Вон маленький чемоданчик Сэма — самая подходящая вещь. Открываю: нарядные галстуки и белые воротнички. Долой их оттуда!

Кладу внутрь банку со спичками, заполняю остальное место продуктами и закрываю чемодан. Так, это сделано.

Керосин: пятигаллонный бидон до берега не дотащить. Есть одногаллонный, но он завален мешками,

По мешкам с углем лезу в кормовую часть трюма. Господи, что здесь творится! Перерываю мешки и ящики и наконец нахожу его. Хорошо!

Спирт для разжигания примуса в маленькой бутылочке. Нахожу и ее.

А где же сам примус? Валяется разбитый на полу. Еще один лежит в моем походном мешке вместе с плащ-палаткой, набором судков и т. д. Он на баке под койкой у правого борта, под грудой запасных канатов, одежды, принадлежностей художника. Выгребаю все на пол. Ага! Вот он, мешок!

Мука, рис, масло, бобы, суп-концентрат, кофе, бекон, шоколад, сигареты — все это идет в мешок. Готово.

Мои красавцы-хронометры! Я достаю их из футляров и осторожно заворачиваю в какую-то одежду, в несколько слоев. Кладу на дно рюкзака пару одеял, на них часы, секстан, мою серебряную флейту и киноаппарат, а поверх этого еще одеяла.

Затем я передаю это и всё остальное попавшееся под руку — одеяла, одежду — помощнику на палубу.

«Ну, довольно», — думаю я с гордостью.

— Выходите же оттуда, — в четвертый раз кричит помощник, вглядываясь в беспорядок, царящий в трюме.