Курсив мой

[Почтовый штемпель: Париж, 31 октября 1950]

Дорогая Нина Николаевна,

“Увидя почерк мой, Вы верно удивитесь”… Видите ли – мне хочется написать Вам несколько слов теперь, когда Вы уезжаете в Америку, – т. е. – может быть, мы с Вами вообще никогда не увидимся или, во всяком случае, нас разделит надолго не только океан, но два разных мира. Короче говоря – все житейское тут наше прекращается навсегда или очень надолго, и вот именно поэтому мне хочется Вам сказать несколько слов, воспользовавшись “свободой”: ни Вы мне, ни я Вам на какой-то “отрезок вечности” в практической жизни не реальны. Туманно пишу. Но все равно. Разберите как-нибудь вместе с неразборчивым почерком.

Так вот, пользуясь этой “свободой”, я хочу сказать Вам откровенно то, чему мешали если не встречи, то возможность встретиться живя в одном городе. Я хочу, прежде всего, пожелать от всего сердца – счастья и удачи. И прибавить, что считаю, что Вы – один из немногих – заслуживающих и удачи и счастья. Мы давно, конечно, знакомы. И наше знакомство было, главным образом, цепью всяких недоразумений. Вина не Ваша, а моя, я это прекрасно знаю. О, задолго [до] Ходасевича – до всего [одно слово неразборчиво]. Тем более я ценю Ваше беспристрастие к моим стихам, потому что человечески я Вам “законно неприятен”, говоря мягко. И вот, прощаясь с Вами я пользуюсь случаем сказать, что я очень давно со стороны, как бы это сказать… любуюсь Вами. Вы умны, талантливы, и еще – может быть, самое важное – в Вас есть врожденное “чувство ответственности”, какое-то мужское. В то же время Вы очень женственны. Если бы Вы оставались в Париже, конечно, я не мог бы сказать, а вот теперь говорю. Когда на Вашем “приеме” в “Возрождении”, куда я случайно залез, мы болтали с Вами полминуты, я оценил прелесть и молодость Вашей внешности от платья до коричневой (?) шапочки, до улыбки, до блеска глаз. Извините за беззастенчивость выражений, но чего там притворяться, всегда всякому приятно услышать, что впечатление его облика прелестно-молодое, как тогда. Желаю Вам счастья и удачи еще раз. Вы имеете все “права” на них. А я говорю Вам это тоже “по праву” – того отношения к Вам, которое “силою обстоятельств” никогда не могло проявиться. Объяснять мне Вам разумеется нечего, но не поймите превратно мой “акт”, т. е. это письмо. Чего там ломаться, Вы, любя мои стихи (что мне очень дорого), считали меня большой сволочью. Как все в жизни – Вы правы и неправы. Дело в том, что “про себя” – я не совсем то, даже совсем не то, каким “реализуюсь” в своих поступках. Но это уже “Достоевщина”…

До свиданья. Не поминайте лихом. Плюньте на Н.Р. Слово и эмигрантское болото. Раз Вы добрались до Америки, то так просто при Ваших “качествах” и твердости добиться успеха там. Желаю Вам этого и уверен, что именно Вы добьетесь там многого. Не думаю, как ни бессвязно это письмо, чтоб Вы поняли его превратно.

Целую Ваши прелестные руки.

Ваш Георгий Иванов.