Курская битва. Огненная дуга

Генерала армии Рокоссовского (ему это звание было присвоено в апреле 1943 года. — А. 3.) Сталин весьма ценил, относился к нему с уважением, и не было случая, чтобы он накричал на него или в чём-то обвинил. Верховный знал, что Рокоссовского очень любили все те, кем он командовал, за его простоту и доброту к людям. Знал Верховный и о том, что Жуков порой был грубоват с людьми, зато никогда не терялся в боевой обстановке и быстро находил такие решения, которые вели наши войска к победе над врагом на поле брани. Верховному это импонировало, и за это он воздавал должное маршалу. Да, всё то, что вскрыл в войсках фронта Жуков, слегка огорчило Верховного. Но что поделаешь — у маршала такой стиль работы, и он был по душе Сталину. К донесениям Жукова он привык, ценил их прежде всего за то, что в них каждая строка дышала суровой фронтовой жизнью, маршал не только указывал на недостатки в войсках, но и предлагал конкретные меры по их устранению.

— А не перестраховка ли это со стороны маршала Жукова? — спросил Молотов. — Разве то, о чём он тебе доносит, нельзя было устранить на месте? К тому же Георгий Константинович инспектировал войска не один, а с командующим фронтом, командармами.

— Я не думаю, что вскрытие недостатков в войсках — это перестраховка, — задумчиво возразил Сталин. — Жуков пишет, казалось бы, о простых вещах, но в них глубокий смысл. Ведь из-за недоработок может сорваться вся операция. Конечно, как представителю Ставки на Центральном фронте Жукову хочется — и это правильно! — чтобы войска Рокоссовского взяли верх над врагом, вот он и просит усилить фронт резервами. Но в этот раз речь идёт не о танках, для Рокоссовского он просит дать из резерва Ставки артиллерийский корпус.

— Для чего? — снова подал голос Молотов. — Ведь у него есть своя артиллерия.

— Генерал армии Рокоссовский хочет наверняка прорвать оборону врага, а своих орудий у него для этого недостаточно, — пояснил генерал Антонов.

— Вот именно! — воскликнул Верховный. Он .прошёлся вдоль длинного стола, с минуту постоял у оперативной карты и подошёл к генералу Антонову. — Вечером я переговорю с Рокоссовским по этому донесению, а потом решим, как нам быть... А что у Ватутина, вы ему звонили?

Антонов объяснил, что час тому назад он разговаривал с командующим Воронежским фронтом. У него почти закончены работы по глубокоэшелонированной обороне, осталось доделать кое-что по мелочам.

— Просил дать ему что-нибудь из резерва? — полюбопытствовал Верховный.

— Нет.

— А вот у меня неделю назад он просил танки из резерва Ставки, — усмехнулся Сталин. — Есть у Николая Фёдоровича цыганская привычка: дай ему то, другое...

Вечером Сталин, как и говорил Антонову, позвонил Рокоссовскому. Поинтересовался ситуацией на Центральном фронте, потом завёл речь о донесении маршала Жукова.

— Вы в курсе этого документа? — спросил Верховный.

Рокоссовский подтвердил: да, представитель Ставки ознакомил его с этим донесением, и он согласен с критикой в его адрес и с теми предложениями, которые высказал маршал.

— Для меня, товарищ Иванов, очень важна просьба Жукова о выделении Ставкой из своих резервов артиллерийского корпуса, — добавил Рокоссовский. — Этот корпус поможет нам прорвать вражескую оборону.

— И всё у вас? — уточнил Верховный.

— Нет, — резко отозвался генерал армии. — Надо решить и вопрос с боеприпасами. Фронт имеет в среднем полтора комплекта снарядов. Это очень мало, о чём я докладывал генералу Яковлеву. Николай Дмитриевич обещал помочь, но пока ничего не сделал.

— Вы получите на фронт три боекомплекта основных калибров, — произнёс Верховный. — Я сейчас прикажу генералу Яковлеву срочно удовлетворить вашу просьбу. Что ещё вас беспокоит?

— Всё остальное, товарищ Иванов, решим своими силами.

— Желаю вам добиться успеха! — И Сталин положил трубку.

«Кажется, Верховный разделил мою тревогу и поможет нам получить боеприпасы», — подумал Рокоссовский, и от души у него отлегло.

У каждого полководца свой стиль в управлении всеми силами фронта. Одержав победу над противником, полководец анализирует, какой ценой она достигнута и вправе ли он ею гордиться. Нечто подобное испытывал и Рокоссовский, чья мера ответственности за содеянное на поле боя нередко восхищала его соратников. Сам же Рокоссовский сдержанно относился к тому, что брал верх над противником, но всякий раз остро переживал свои неудачи. У него хватало мужества и терпения устранять промахи, дабы не повторять их. Но даже в этом случае он не снимал с себя личную ответственность.