Курский перевал

Оглушающий грохот близких и дальних взрывов, треск автоматных и пулеметных очередей, гул множества моторов на земле и в воздухе перемешались в сплошной хаос звуков, который, казалось, навсегда перечеркнул обычные понятия о жизни. Пристроясь в углу дзота, Алеша Тамаев никак не мог представить, что творилось вокруг, и завидовал Ашоту, уже второй раз убежавшему на патронный пункт. Командир расчета сам встал за наводчика. Гаркуша помогал ему, а Алеша с самого начала наступления противника томился от безделья.

— Что там, наверху? — спросил он мокрого, взъерошенного Ашота, притащившего целую связку коробок с пулеметными лентами.

— Ииии! — крутнул головой Ашот, сузив покрасневшие глаза. — Пальба кругом, танки ползают, а самолетов — у-у-у!

Алеша пытался подробнее расспросить Ашота, но тот лишь крутил головой, махал руками и бросал несвязные, сбивчивые слова.

— А-а-а! — скрежеща зубами, простонал вдруг Чалый и оборвал стрельбу.

— Что, ударило? — встревоженно спросил Гаркуша.

— Пулей, кажется, — морщась, сказал Чалый. — Встань на мое место, я перевяжусь. Бей туда вон, по выходу из лощины. Не давай им головы поднять.

Алеша и Ашот бросились к Чалому, но сержант отстранил их, стянул с себя уже намокшую гимнастерку и с треском разорвал нижнюю рубашку. Все его плечо и часть левой руки были залиты кровью.

— Товарищ сержант, санитара? Я сбегаю, — стараясь подавить нервную дрожь, совсем не своим голосом проговорил Алеша.

— Не надо, сам перевяжусь, — отмахнулся Чалый, — становись к пулемету.

Едва успел Алеша занять свое обычное место помощника наводчика, как что-то с невероятной силой упруго тряхнуло землю. Налетевший тут же удар горячего воздуха погасил все, что было вокруг.

Когда Алеша опомнился, было удивительно светло. Вместо привычного наката бревен над головой плавали грязные клочья дыма. В воздухе пахло приторной гарью и едким чадом. Первым, что осознанно различил Алеша, были воспаленные, в упор смотревшие на него глаза сержанта Чалого. Голый до пояса, с пропитанным кровью бинтом на плече, он стоял около пулемета и что-то, видимо, сердитое говорил ему.

«К пулемету!» — только через несколько секунд понял Алеша команду сержанта и привычно схватился за рукоятки. Прямо впереди, у самого края лощины, извилистой цепью бежали фашисты. То, что это были враги и что до них оставалось всего каких-то метров двести, Алеша сообразил сразу же и, не раздумывая, длинной очередью ударил из пулемета. Знакомый ритмичный стук и привычная дрожь рукояток пулемета успокоили его. Теперь уже было отчетливо видно, что атакующая цепь гитлеровцев, редея, остановилась, а потом, совсем поредев, побежала назад.

Упругий, режущий звук сдавил воздух, и, блеснув пламенем перед самым пулеметом, ахнул оглушающий взрыв. Невольно пригнувшись, Алеша услышал, как просвистели над головой тяжелые осколки и с мягким шелестом посыпалась земля.

— Нащупали, гады, теперь житья не будет, — с натугой прохрипел Чалый.

Новый удар ахнул справа, потом слева, опять справа. Все сотрясая, взрывы следовали один за другим. Выли, стонали и шлепались осколки; едкий дым сдавливал дыхание; песок и пыль хрустели на зубах; в горле нестерпимо першило и саднили воспаленные губы.

— Освежись, полегчает, — по движениям губ понял Алеша сержанта и, отстегнув флягу, припал губами к прохладному горлышку. Взрывы все так же беспрерывно ухали то ближе, то дальше, то совсем рядом. Но теперь Алеша чувствовал себя совсем по-другому. Он поудобнее устроился в углу полуразбитого дзота, вытер пот с лица и впервые осмысленно посмотрел на Чалого. Сержант, поджав ноги, сидел в углу и поправлял окровавленную повязку на левом плече. Черное лицо его было удивительно спокойно, только запекшиеся губы что-то шептали.

«А где же Ашот? — подумал Алеша, только сейчас сообразив, что у пулемета остались они вдвоем с сержантом. — Где Гаркуша?»

Он хотел было спросить об этом Чалого, но, взглянув в изгиб хода сообщения, увидел распростертого Ашота и склонившегося над ним Гаркушу.

— Ашот, Ашотик, что с тобой? — подскочив к Ашоту, прошептал Алеша.

Черные с розовыми белками глаза Ашота горели лихорадочным блеском; темные скулы заострились; мальчишески не окрепшая грудь судорожно и часто вздымалась.

Увидев Алешу, Ашот скривил посинелые губы, яростно сверкнул глазами и с нескрываемой болью прошептал:

— Фашист лезет, а я лежу, как чурбак, лежу… Нога осколком, рука осколком, и другой рука осколком…

— Вот, берите пулеметчика нашего! — крикнул Гаркуша показавшимся в ходе сообщения санитарам.

— Нельзя берите! Я тут буду! — отчаянно закричал Ашот. — Никуда не пойду! У пулемета останусь!

— Нельзя, дорогой, нельзя, — заговорил пришедший вместе с санитарами Козырев, — ты свое отвоевал, теперь лечись.

Умоляюще взглянув на парторга, Ашот всей грудью вздохнул, послушно лег на носилки и, глазами подозвав Алешу, прошептал:

— Будь здоров, Алеша, я скоро… Совсем скоро… Вместе воевать будем.

Алеша щекой прижался к воспаленному лицу Ашота и, поцеловав его горячие губы, с трудом ответил:

— Будем, Ашот, обязательно будем. Возвращайся скорее, лечись хорошенько.