Куртизанка Сонника

Они направились к морю. Когда они проходили мимо костров, солдаты и проститутки посылали им вслед грязные шутки, принимая их за возлюбленную пару. Несколько вооруженных солдат пропустили их, не обратив на них никакого внимания.

Несчастная «волчица» замедлила шаг.

– Послушай, Актеон, если бы ты пожелал – я последовала бы за тобой, как рабыня. Но ты не хочешь этого, знаю… ничем я не могу быть для тебя. Ты уходишь навсегда, но я рада, потому что ты уходишь от Сонники. Только на прощание… поцелуй меня, мое божество!.. Нет, не в глаза. В губы… так…

И афинянин, тронутый добротой несчастной, поцеловал ее с нежным участием в поблекшие сухие губы, от которых несло отвратительным винным запахом балеарских пращников.

VIII Рим

Когда стена Капитолия заалела при первых лучах солнца, жизнь в Риме уже началась более часа тому назад.

Римляне вставали еще при свете звезд. По извилистым улицам в темноте ехали деревенские повозки; тянулся ряд рабов с корзинами и рабочими инструментами, разбуженных пением петухов; а когда день занимался, во всех домах отворялись двери, и граждане, не занятые в полях, направлялись на Форум – центр торговли и общественной жизни, начинавший уже украшаться первыми храмами, но представлявший еще много пустырей, на местах которых только через несколько веков спустя должны были появиться великолепные здания Рима – царя мира.

Уже прошло два дня, как Актеон жил в большом городе, остановившись в гостинице предместья, содержимой греком. В нем не угасало восхищение перед этой строгой республикой, жившей почти в бедности, – суровым народом земледельцев и солдат, наполнявшим весь мир своей славой, а жившим беднее, чем любой крестьянин из окрестностей Афин.

Актеон надеялся предстать перед сенатом в этот день. Большая часть отцов республики жила за городом, в сельских домах без очагов, с крышами из древесных стволов, надзирая за работами рабов и сама ходя за плугом, как Цинциннат и Камилл. Когда же государственные дела призывали их в сенат, они приезжали в Рим в повозках, запряженных буйволами, между корзинами с овощами и мешками зерна; но прежде чем вступить на Форум, одевали тоги и преображались, принимая великосветский вид, приличный их высокому сану.

Грек пришел на Форум с рассветом. Там уже кишела обычная толпа: почтенные римляне, закутанные в тоги, беседовали с молодежью и своими клиентами о способе собирать благоразумно деньги, давая их под хороший залог, – главной премудрости каждого гражданина; греческие педагоги, голодные пройдохи, вечно искавшие какого-нибудь места в городе, более способные к борьбе, чем к учению; старые легионеры, в серых заплатанных юбках, с грустью вспоминавшие о прежних войнах против Пирра и Карфагена, преследуемые за долги и угрожаемые рабством со стороны кредиторов, несмотря на шрамы, покрывавшие их тело. Наконец, простой народ, всю одежду которого составляла лацерна (короткая накидка из грубого сукна) с кукулосом (остроконечным капюшоном), – римская чернь, теснимая и эксплуатируемая патрициями, вечно мечтавшая, как о лекарстве от всех зол, о новом разделе общественных земель, постепенно, путем залога, переходивших в руки богачей.

На ступенях Коммиции собирались граждане одной из триб, обсуждая завещание одного из ее членов, только что умершего. Возле трибуны ораторов несколько центурионов в котурнах и бронзовых шлемах, опираясь на посохи из сплетенных виноградных лоз, рассуждали о военных делах, обсуждали осаду Сагунта и смелость Ганнибала и высказывая желание немедленно выступить против карфагенянина.

На больших голубых плитах, которыми были вымощен Форум, продавцы горячих напитков выставляли свои большие кратеры, стуча в котлы, чтобы обратить внимание людей; у подножия лестницы храма Согласия несколько шутов в страшных масках начинали свое смешное представление, привлекая детей и праздношатающихся со всех концов площадки.

Было холодно. Дул резкий сырой ветер с Понтийских болот. Небо было серо, а толпа, толкавшаяся на Форуме, неумолкаемо гудела. Актеон сравнивал эту площадь с веселой Агорской площадью в Афинах и даже с Форумом Сагунта в мирное время. В Риме не было греческой веселости, приятного и бодрящего оживления народа-художника, презирающего богатство и занимающегося торговлей только ради улучшения своей жизни. Здесь был народ холодный и печальный, стремящийся к наживе и экономии, презрительно относящийся к идеалу, не знающий другого занятия, кроме земледелия и войны, истощавший почву и грабивший врагов, – народ-рутинер, без увлечений и юности.

«Этому народу, – думал афинянин, – никогда не было двадцати лет. Дети уже родятся стариками».

И Актеон припоминал все, что успел заметить за эти дни со своей греческой наблюдательностью: жестокую дисциплину семьи, религии и государства, которой были подчинены все граждане; полное невежество в искусстве и поэзии; суровое и безотрадное воспитание, основанное исключительно на долге, принуждавшее каждого римлянина к постоянному тяжелому повиновению для того, чтобы со временем получить право подачи голоса.