Прошел год, одни консулы сменились другими, а пуны не сдавались, сознавая всю важность положения. Суффет был заподозрен в намерении заключить мир с Римом и единогласно приговорен к смерти. На его место был призван полководец, стоявший до сих пор с войском вне городских стен. Жрец Мелькарта вынес из храма меч Ганнибала и торжественно, в присутствии Верховного совета, передал его избраннику.
Вновь избранный суффет с воодушевлением схватил поданный ему меч и воскликнул:
— Ганнибал да будет мне примером, а Карфаген — судьей!
Бой продолжался с еще большей силой. Газдрубал, новый суффет (он не состоял в родстве с родом Гамилькара), был на ногах и день и ночь и наносил римлянам страшный вред своими безумно-смелыми вылазками... Прошел и второй год осады, а повелитель морей по-прежнему стоял с гордо поднятой головой, не думая склониться перед Римом.
На следующий год римляне призвали молодого Сципиона, сына погибшего при Каннах консула Эмилия Павла, и послали его со свежими силами в Африку. Сципион совершенно иначе повел осаду: он прежде всего опустошил всю страну вокруг Карфагена, чтобы пунам преградить подвоз продовольствия. Карфагеняне завели правильное полевое хозяйство в пригородах, обратили сады в хлебные поля, но земля не могла произрастить столько, сколько было нужно, и нужда надвигалась.
Прошло четверть года, полгода, жители бились, презирая смерть, но нужда становилась острее, и наконец пришел голод со всеми его ужасами.
Когда был съеден весь скот, дошла очередь до лошадей, ослов, верблюдов, потом стали есть собак, кошек, певчих птиц, обезьян и попугаев; все растения употреблялись в пищу: цветы, листья, коренья, трава, но лозунг оставался прежний: «Мы не сдадимся!»
Так минул еще год, и начался четвертый год осады. Сципион остался у власти и, когда весной перешел в наступление, почувствовал, что голод делает свое дело, и силы осажденных падают. Город был погружен в печаль и уныние; всюду раздавались жалобы: и во дворце и в самой бедной хижине. Прежде всех погибли грудные дети, за ними последовали больные, старики и слабые; смертность возрастала, и мертвецов уже не могли, как следует, хоронить. Нужда все росла, и Газдрубал решил просить Сципиона о мире: вся область, пусть вся область отойдет к Риму, только город останется свободным и сохранит свою независимость.
— Сдай мне город, и я тебе заплачу десять талантов,— ответил на это Сципион.
Газдрубал с презрением отверг такое предложение. В городе совершались религиозные процессии, тысячные толпы с зажженными свечами двигались по улицам, торжественно носили статуи богов, все храмы были завешены черным, над входами горели факелы, и молящиеся падали ниц, умоляя богов о помощи — люди были уже бессильны...
Нужно было всем жертвовать для умилостивления грозного и всесильного Мелькарта.
— Карфаген в несчастье! Кровью склоните бога на милость! — раздался страшный клич.
Был брошен жребий, чьи сыновья должны быть принесены в жертву богу огня, и ежедневно стала повторяться страшная церемония. Вокруг, на стенах храма стояли курильницы, наполняя весь храм одуряющим ароматом и окутывая его синеватым дымом, трещал огонь, пожирая кедр и лавр, а внизу на ступенях лестницы, ведшей к трону Мелькарта, полукругом стояли отцы, приносившие в жертву родному городу все, что было самого дорогого. Перед каждым из них стоял закутанный во все черное (чтобы не видеть, что происходило) сын; жрецы в красных плащах пели свои песнопения, верховный жрец провожал одного мальчика за другим наверх, клал его на вытянутые руки Мелькарта, дотрагивался до железной цепи, и жертва исчезала в пламени; трубы гремели, барабаны трещали, жрецы пели, и до слуха благоговейно настроенной толпы не долетало ни единого стона.
А голод становился все сильнее, смертность все усиливалась, сила сопротивления ослабевала, и Сципион наконец проник в пригород.
Утвердившись здесь, римляне бросились на сам город. Защитники его, исхудалые, изголодавшиеся, и тут оказали героическое сопротивление: каждую улицу нужно было брать с боем, каждый дом приходилось осаждать, отвоевывать каждый этаж. Узкие улицы, заключенные между шестиэтажными домами, вели на скалы; копья, камни, посуда летели из окон на наступавших, и тела павших преграждали им путь. Сципион приказал подкапывать дома, чтобы они рушились и под развалинами погребали обитателей. Однако, дело подвигалось слишком медленно. Тогда римляне стали поджигать дома, и город горел целую неделю, потом целую неделю римлянам пришлось расчищать себе путь от руин, чтобы предпринять штурм крепости.
Жители, доведенные до изнеможения голодом и бессонными ночами, при виде страшного опустошения, потоков крови и пожаров, при виде легионов, готовых продолжать свое страшное дело, пришли в отчаяние и вступили с врагом в переговоры. А когда римляне обещали пощадить их жизнь, пятьдесят пять тысяч человек вышли из крепости: их слабые руки не в силах были поднять меч.