Курзал

Сухуми это Сухуми… На набережной сладко пахло цветами какого-то неизвестного дерева, они не знали его названия, так и говорили: «Опять пахнет Деревом». Но потом все-таки отправились в ботанический сад, чтобы найти его там. И нашли. И посмотрели, как называется. Но почему-то сразу забыли название и опять говорили «Дерево», и Маша объяснила это тем, что название оказалось невыразительным, гораздо хуже, чем само дерево, так прекрасно пахнущее. Ведь запомнила же она навсегда слово «гинкго», потому что оно необыкновенное, а вот растение, которое так называется, никогда не отличила бы от других и не знает даже, что это: дерево, куст или трава.

Губину вдруг нестерпимо захотелось вот сейчас, сию минуту, убедиться, что дома все хорошо и его ждут. Что все по-прежнему. Он вышел на широкую, видимо главную, улицу и зашагал быстрее, высматривая переговорный пункт. Он поговорит, и с этого момента здесь, с Лизой, все будет кончено. Вот так! Пусть обижается, иначе он не может. Да, оказался домашним мальчиком, которого раз в жизни выпустили погулять во двор без няньки, а он тут же сдуру пристал к компании уличных пацанов и пошел с ними бить окна, лишь бы не оставаться одному… Пусть Лиза спокойно ночует на диване в его каюте, прежних отношений не будет, он решил… Что это она там сказала про Кижи? «Успеем наговориться…» О чем? И тон такой многозначительный…

Он пошел быстрее. Вот и переговорный. Ну конечно! Полным-полно народу! Все тут — и База, и Алла Сергеевна собственной персоной! Чего им всем неймется, ведь через два дня будут дома? Стоять в толпе, еще, не дай Бог, поддерживать какой-нибудь глупейший разговор, на это у Губина сейчас не было сил. Он пошел дальше, не может быть, чтобы тут не нашлось другого междугородного телефона, столица республики как-никак, не занюханный Ветров!.. Дома ли Маша? Наверное, еще у Юльки, сегодня выходной, отпустила оболтусов на дачу. Интересно, догадались ли они взять с собой ребенка? Сто процентов, и не подумали! Пускай бабка сидит напоследок. Ничего, наведем порядок. Теперь она отдохнет, обещала же взять десять дней за свой счет… Только бы он не давал Юльке руль, особенно если Женечка с ними…

Мимо университета Губин вышел к вокзальной площади.

Будку телефона-автомата он увидел сразу, как очутился в прохладном и пустом помещении вокзала. Рядом разменное окошечко. Закрытое. Очевидно, по случаю выходного. В кармане нашлось всего две монеты. Губин почему-то очень волновался, набирая Юлькин номер. Трубку сняли сразу, точно ждали звонка, и он отчетливо и близко услышал голос жены.

— Маруся! — быстро сказал Александр Николаевич, кладя вторую монету, так как первая сразу провалилась. — Как вы там? Говори скорее, у меня…

— Алло! Алло! — кричала Маша. — Перезвони, не слышно!

— Маша! Подожди! Маша! — бессмысленно повторял Губин. Шелкнув, провалилась и вторая монета.

— Ну что же это, Господи! — горестно произнесла Маша, и раздались короткие гудки.

Из будки Александр Николаевич вышел весь потный. Голос жены показался ему напряженным, нервозным… не таким, как бывает, когда злишься, что плохо слышно, а… Нет, случиться ничего не должно было, но… а вдруг что-то дошло? Чушь собачья! Даже если на этом теплоходе, в самом деле, есть кто-то, кто может… так ведь теплоход, между прочим, еще не в Ленинграде… Конечно, существует почта и… опять же телефон… А ведь у Губина есть скверное качество — плохая память на лица. И сколько раз уже бывало: его узнают, а он нет, и потом обида… Да ерунда же! Псих. Называется, отдохнул. От такого отдыха придется лечиться. А пока без паники, нужно просто позвонить домой. И станет ясно, кто у нас мнительный идиот.

Губин обвел взглядом зал, народу никого. Закрытый аптечный киоск, на стене расписание. Поезд на Ленинград в 22.50… А кассы, очевидно, на втором этаже… Конечно, кассир навряд ли станет менять деньги, но попробовать стоит.

Однако, поднявшись по лестнице, Губин обнаружил только вход в ресторан. И дверь, ведущую на перрон. Неизвестно зачем, он вышел на платформу, повернул направо, побрел, оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь работающего киоска, и вскоре оказался перед стеклянным павильоном. Да, это был кассовый зал. Губин вошел внутрь.

Странно — и тут народу почти никого, вон у суточной кассы только одна женщина. Александр Николаевич подошел ближе, и, когда был уже в двух шагах, женщина внятно сказала: «До Ленинграда». И сунула в окошко десятку.

Губин вдруг почувствовал, что у него колотится сердце. Он не отрывал взгляда от кассы, ожидая, что сейчас оттуда послышится привычное: «На сегодня ничего нет». Но в кассе молчали, а через полминуты женщина уже держала в руках билет и сдачу.

— Скажите, — спокойно обратилась она к кассирше, будто речь идет о пустяках. — А когда он прибывает?

— Завтра, в восемь сорок пять утра.

В сумке у женщины звякнула мелочь.

«Наверняка найдется пятнадцать копеек, надо бы…»