Курзал

Теплоход шел полным ходом. Больше не оглядываясь, Губин решительно зашагал к зданию озерного вокзала, и только там, остановившись, чтобы взять чемодан в другую руку, в последний раз посмотрел в сторону озера. Теплоход казался маленьким и ненастоящим, музыки уже не было слышно, а вода снова сделалась безмятежно гладкой, и Губин подумал, что регата, наверное, не состоялась. Он дождался, пока теплоход совсем исчез из виду, и двинулся в город. Надо было отвезти вещи в камеру хранения и позвонить домой, чтобы встретили.

Последние дни отпуска Александра Николаевича вместили множество событий, оттого и промчались мгновенно. С вокзала на машине домой (Юрий за рулем, сзади они с Машей), дома — дочь с Женькой и накрытый стол, и горячий пирог, и коронный кофе. И рассказы. Говорил главным образом Губин, без остановки, торопливо, оживленно, с шутками-прибаутками и разными меткими наблюдениями, описал каждый город, отметив, что именно для этого города характерно, нарисовал портреты своих спутников: Базы, сейчас уже вдыхающего последние глотки свободы; «подшитого» с его сватовством к Ирине («были у меня там дамы, сразу признаюсь, молодые, и целых три! Так вот одну из них он у меня чуть не отбил!»). Соответствующая часть рассказа посвящена была Ярославцеву и его судьбе. И опять о городах — о Перми и, отдельно, о деревянных Иисусах в музее, и — очень горячо — о затопленных берегах, погибших лесах, брошенных деревнях, о масле по талонам и вообще о том, что страна у нас, конечно, прекрасная, но в таком развале! А дальше о переменах, о газетных новостях и — что говорят тут? — и — не прорезался ли Утехин? Что сказал? И опять — о слухах, о слухах…

Потом Маша рассказывала, как они тут жили, и все, по ее словам, выходило хорошо и даже отлично, а Юлька, наоборот, с обиженным видом жаловалась, что у нее болит живот, спайки, и подтекст был ясен: ты там любовался красотами, а мы здесь страдали. Женечка в это время тихо забралась на книжную полку, стащила том Ромена Роллана и, сев на пол, принялась отрывать по кусочку и вдумчиво есть. Книга после боя была отобрана, но при этом отмечено, что у ребенка хороший вкус. Когда, попив кофе, все переместились в кабинет Губина и он расположился в своем любимом кресле, Маша спросила:

— Ну как? Хорошо дома?

И он ответил, что лучше не бывает, и, пожалуй, в дальнейшем все свои отпуска будет проводить именно тут, конкретно, в кресле: вот газета, вот телевизор, рядом любимые люди, чего еще? Только без собаки в доме все же… сиротливо. А? Пусто. Раньше приедешь, кидается навстречу… Тут Маша с Юлькой переглянулись, и Юлька не выдержала, сказала-таки: «Внучки тебе недостаточно!»

Вечером, конечно, явился Алферов, и опять пошли политические и культурные новости: в Москве идет «Зеркало», слыхал? А у нас «Сталкер»! Говорят, он возвращается… И опять путевые заметки Губина, и особенно подробно — про городок на Каме, где он чуть не нанялся директором завода.

— Это где, ты писал, старики газон посреди площади обкашивали? — вспомнила Маша. — Замечательная была открытка, веселая, остроумная, таких бы побольше, а то никогда ничего не поймешь: «были там, погода стоит прекрасная», а какое настроение — неизвестно.

— Ах, «были»? — взвился Алферов. — Это интересно. С кем же таким они «были»? Уж не романчик ли он там закрутил, наш аскет?

— Не коли, гражданин начальник, я уже раскололся, пошел на чистосердечное, — сказал Губин, и все засмеялись. Губин смеялся и чувствовал облегчение, точно Володька ласково погладил его совесть по шерстке. Отсмеявшись, подтвердил, что да, гражданин начальник, валяй в протокол — по эпизоду проходили три дамы: Ирина, Екатерина — так? И Елизавета. Понял?

Все опять засмеялись, и Губин подумал, что странно: вот назвал ее имя, и хоть бы что внутри дрогнуло. Но сразу понял, отчего: она не была Елизаветой, была Лизой… да… и сейчас находится где-то рядом, в районе Лодейного Поля… Тут на душе стало как-то неудобно, неловко, точно долго стоишь в наклонку посреди натопленной комнаты в толстом пальто, завязывая ботинок… Впрочем, ощущение это тут же и пропало, — Маша попросила еще раз рассказать про Ярославцева: Володе будет интересно. И Губин добросовестно повторил, все внимательно слушали, и было очевидно — к девицам с теплохода никто никогда больше не вернется. А о Ярославцеве говорили долго, и Губин, как всегда, спорил с женой, доказывающей, что старик был прав. И тогда, когда пошел в замминистры, и когда бросил на стол заявление об уходе.

— Он живой человек, понимаешь? — говорила Маша. — Я часто думаю: ведь мы на них почему-то смотрим свысока, а они во многом лучше нас. Во всяком случае, цельные.