Кушайте, дети, кушайте (СИ)

Меня как то странно давило под ложечкой. Может тошнота и эта усталось от того, что я вторые сутки не ел? Тогда, почему мне так холодно? Наверное задремав, я свалился со стула. Первое, что мне пришлось увидеть, открыв глаза, это склонённое надо мной лицо пожилого человека в белом халате. Осмотрев меня и измерив температуру, врач огласил диагноз : « М-да – 40 градусов, что ж молодой человек, буду краток, у Вас тиф.»

Смутно помню, как меня погрузили на телегу и отвезли в инфекционную больницу, как кто то, кажется возница сказал : « Держись, паря, двум смертям не бывать, одной не миновать» . Болеть всегда не приятно, тем более тифом. Прометавшись в беспамятстве в недельной горячке, я наконец пришёл в себя. От слабости меня в буквальном смысле сдувало с горшка. Однако, не взирая на скудный больничный паёк, я потихоньку стал поправляться.

В моей палате из десяти человек лежал мальчик, примерно моего возраста. Когда нам разрешили вставать, мы подружились. Двое тощих, обстриженных налысо мальчишек в застиранных, не имеющих определённого цвета и не по размеру пижамах, мы сидели на подоконнике большого окна в палате и часами смотрели в маленький, неказистый садик во внутреннем дворе больницы. Иногда, одолжив у соседа по палате лист бумаги и карандаш, играли в крестики – нолики, иногда делились пережитым. У Тимура, так звали мальчика, была непростая судьба. Он оказался сыном репрессированного в 1938 году главного инжинера механического завода. Когда к дому подъехал «воронок», так в народе называли служебный автомобиль работников НКВД ГАЗ М – 1 «Эмку», отец сказал Тимуру :

« Не верь ни кому, кто скажет, что мы с мамой предатели и враги народа. Мы всегда были верны стране и делу. Береги себя, мы любим тебя, ты должен выжить!» После ареста родителей, Тимура определили в детский дом и он ничего не знал о их судьбе. Когда началась война, в один из налётов немецкой авации детский дом был разбомблен. Выжившие дети разбрелись, кто – куда. Таким образом Тимур попал к беспризорникам, скитался с ними по поездам, пока они не бросили его больного тифом на вокзале. Волею провидения этот мальчик оказался в той же больнице, что и я и как у меня, у него не было никаких документов. Для получения нового удостоверения личности необходимо было пройти собеседование в отделе внутренней безопасности. Когда Тимур разговаривал с представителем внутренней службы, он представился офицеру под совершенно другой фамилией и другим отчеством, открыв этим новый, чистый лист в своей биографии, тем самым дав мне почву для размышлений.

В свою бытность в Смеле, по соседству с нами, жила офицерская семья. Глава семьи, Михаил Сосновский, служил в местном военкомате, его жена – красавица, учила деток в начальной школе. Они растили пятилетнёю Машу и трёхлетнего Глеба. Это были милые, глубоко порядочные люди. В своё время Михаил помог маме с рекомендацией по устройству на работу. В благодарность, моя мама часто оставалась няньчить их ребятишек и у нас сложились тёплые, добрососедские отношения.

Вспомнив об этих людях, я решился последовать примеру Тимура. Встречаясь с особистом, я назвался Семёном Михайловичем Сосновским, оставив моё настоящее имя Семён Исаакович Кержнер на перевёрнутой странице книги моей биографии. Хотя я отчётливо понимал, что в жизни бьют по морде, а не по паспорту, однако же, новое созвучие фамилии и имени не так резало слух, не выделялось из общей среды, с ним жилось несколько легче, оно принималось окружающими без особенного предубеждения. Нас с Тимуром – двух птенцов, ещё не научившихся по настоящему летать, выбросило ураганным ветром чужих страстей и амбиций из родительского гнезда в зтот огромный, бушующий, переполненный подстерегающими нас опасностями и разного рода хищниками окружающий мир, в котором мы лишь старались защитить себя, чтобы выжить. Изменив отчество, я никогда не изменял памяти отца . Забегая вперёд скажу, что в честь него свою вторую дочь я назвал Ириной.

Тимура выписали из больницы первым. Он планировал уехать к какой – то дальней родственнице своей мамы, надеюсь ему это удалось.

После трёхнедельного пребывания в больнице, наконец наступил день моей выписки. К моему огромному огорчению, я узнал, что выписка обозначала снятие с довольствия, иными словами в этот день не кормили. Я же был голоден так, что не имел сил ходить. Мне и идти-то было некуда, и есть-то было нечего, мешок мой со скромными пожитками сожгли из – за карантина по тифу. Кроме нового удостоверения личности у меня ничего не было. И я никуда не ушёл, так и сидел в коридоре, хотя нянечка меня дважды выгоняла, ругая :» Оглоед ты эдакий, тут оставшимся есть нечего, а ещё ты на мою голову сидишь, не уходишь.» Но потом не выдержала, сжалилась и налила в алюминевую кружку остывшей похлёбки. Вот это я скажу вам был банкет! Спасибо тебе баба Дуня.

Глава 11