Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде

Когда с ужином было покончено, все обитатели дома собрались для продолжительной импровизированной молитвы. Многое показалось бы мне в ней неясным, если бы я не знал хотя бы частью, как молящиеся провели истекший день. То, что я увидел в поле и на ферме, помогло мне понять смысл разрозненных фраз, которые произносил священник. Он стоял на коленях посреди круга, закрыв глаза и подняв сложенные ладонями руки, до тех пор пока молитва не завершилась благословением присутствовавших. Временами пастор надолго замолкал, а затем вспоминал ещё о чём-то, что желал, по собственному его выражению, «изъявить Господу». К моему удивлению, он молился не только о человеческих существах, но и о животных. Мысли мои стали рассеиваться, и лишь называние знакомых мне имен заставляло меня вновь сосредоточиваться.

Особо следует упомянуть слова, произнесённые мистером Хольманом перед окончанием молитвы, незадолго до того как Бетти проснулась (она сладко спала, опустив усталую голову на сильные предплечья) и все мы поднялись на ноги. Священник, продолжая стоять на коленях, но открыв глаза и уронив руки, обратился к престарелому работнику, который, тоже не вставая, повернулся к нему и слушал:

– Джон, позаботься о том, чтобы Дейзи дали сегодня тёплого пойла, ибо, прося о достижении цели, мы позабыли о средствах… Две кварты жидкой овсяной каши, ложку имбиря, четверть пинты пива – бедной скотине это нужно, а я тебе не сказал. Не гоже просить благополучия у Господа, когда сам не сделал того, что в человеческих силах, – заключил пастор, понижая голос.

Перед отходом ко сну мистер Хольман сказал мне, что до конца моего пребывания на Хоуп-Фарм, то есть до вечера воскресенья, он едва ли меня увидит, ибо всегда посвящает субботу и воскресный день своему пастырскому служению. Я тотчас вспомнил слова, сказанные мне хозяином постоялого двора, когда по поручению матушки я спросил у него о наших родственниках. Услышанное от мистера Хольмана не огорчило меня: я обрадовался возможности поближе узнать пасторшу и её дочь, хоть и опасался, что последняя станет экзаменовать меня в древних языках.

Улегшись в постель, я приснился себе высоким, как кузина Филлис. На лице моём чудесным образом появились бакенбарды, а ум внезапно обогатился знанием латинского и греческого. Увы! Проснувшись, я обнаружил, что остался прежним безусым низкорослым юнцом, который из всей той скудной латыни, какую ему вдолбили в детстве, помнит лишь «tempus fugit»[9]. Пока я одевался, меня посетила блестящая мысль: «Вместо того чтобы отвечать на вопросы Филлис, я могу расспрашивать её сам и сам избирать предметы для разговора».

Час был ещё ранний, однако все уже покончили с завтраком. Мой поднос с хлебом и молоком ожидал моего пробуждения на плите. Все обитатели дома разошлись по делам. В тот день первой меня приветствовала Филлис, вошедшая в столовую с корзинкой яиц. Верный принятому решению, я спросил:

– Что это у вас?

С секунду она на меня смотрела, затем серьёзно ответила:

– Картофель.

– Да нет же! – возмутился я. – Это яйца! Зачем вы говорите, будто это картофель?

– А зачем вы спрашиваете, что это такое, когда и сами прекрасно видите? – парировала Филлис.

Мы оба начинали немного злиться друг на друга.

– Право, не знаю. Хотел сам начать разговор, пока вы, как вчера, не повели речь о книгах. Вы и ваш отец так начитанны, а я, видите ли, читал мало.

– Я не начитанна. А кроме того, вы наш гость, и мама говорит, чтобы я всё делала, как вам приятно. Говорить о книгах мы не будем. Тогда о чём же?

– Даже и не знаю. Сколько, к примеру, вам лет?

– В мае минуло семнадцать. А вам?

– Девятнадцать. Я старше вас почти на два года, – при этих словах я приосанился.

– Никогда бы не подумала, что вам более шестнадцати, – ответила моя кузина так спокойно, будто слова её не были самой большой обидой, какую она могла мне нанести.

Мы помолчали. Затем я спросил:

– Чем вы станете заниматься?

– Я собиралась стереть пыль в спальных комнатах, но мама велела развлекать вас, – молвила Филлис жалобно, словно беседа со мною была для неё куда утомительней стиранья пыли.

– Тогда не покажете ли вы мне ваш скотный двор? Я люблю животных, хотя и знаю о них мало.

– О, неужели? Буду очень рада! Я боялась, что вы и животных не любите, как книги.

Мне трудно было понять, отчего она так решила. Вероятно, наши вкусы казались во всём несхожими. Так или иначе, теперь мы обошли с ней всю ферму. Сперва Филлис, набрав полный фартук зерна и опустившись на колени, стала подзывать к себе пугливых цыплят в белом пуху, чем немало обеспокоила их мать, суетливую рябую курицу. Потом пришла очередь голубей, которые в мгновение ока слетелись на звук знакомого им голоса. Покормив птиц, мы осмотрели могучих лоснящихся ломовых лошадей, выразили друг другу объединявшую нас нелюбовь к свиньям, дали овса телятам, приласкали больную Дейзи и с восхищеньем поглядели на других коров, щипавших траву на пастбище. В дом мы вернулись к обеду – утомлённые, голодные и перепачканные. Теперь, казалось, мы напрочь забыли о мёртвых языках и стали совершеннейшими друзьями.