КузинаЖурналистика

Так вот, поверь, никогда и нигде не получится организовать такой диктат. Если кинуть самые мощные силы на подавление свободы слова, то можно получить одно – подполье (так называлась свободная мысль, ищущая неофициальных каналов распространения, еще в XIX веке, когда главным врагом демократические силы считали царя) или андеграунд (это то же самое, если буквально перевести, но уже на такой «модный» американский лад, словечко из века двадцатого, когда для той же свободной мысли врагом оказалась советская власть). Здесь тайком печатают и распространяют ту самую критику, что запрещена в официальных СМИ.

Но еще важнее, как показывает история нашей страны, что и официальные СМИ вовсе не так уж одиозны, подчинены диктату. Советская газета – это мощный инструмент социальной жизни. Если в газетах того периода печаталось какое-то разоблачение, критика в адрес руководства предприятия, должностного лица, завода, колхоза и т. д., то меры принимались вовсе не шуточные – выступление газеты оказывалось весомее выступлений свидетелей или «защитников свыше», пытавшихся такой скандал «замять».

Конечно, сравнивать с американской системой не стоит. Когда Пулитцер громил правительство, например, за неспособность установить пьедестал для статуи Свободы, преподнесенной в дар Америке французским правительством, он занимал именно независимую позицию. Независимую от этого самого правительства – президента, его команды. В советской газете нельзя было представить себе статью, «громившую» генерального секретаря ЦК КПСС, центрального комитета коммунистической партии, который и руководил государством (должность меняла свои наименования, но суть оставалась одна и та же). Однако помимо «первых лиц» государства в стране было много чего проблемного, что нуждалось в привлечении внимания, во вторжении умного критика.

И именно этими глубокими расследованиями и славилась советская журналистика. И в очерках о талантливых тружениках, и в статьях о равнодушии или преступлениях лучшие журналисты указывали на глубочайшие социальные корни этих явлений. Их статьи переживали «однодневность» новости, становились настоящим событием, вспоминались и много лет спустя.

Именно таким гением, человеком, умевшим за простыми фактами человеческих отношений и конфликтов разглядеть знаки времени, а через них неизбежно выйти к «болезням общества», к трагедии народа, строившего «рай на земле» для всех, а построившего его только для «правящей верхушки», то есть оказавшегося в идеологическом ослеплении и даже рабстве собственных иллюзий, и был Аграновский. Вот попробуй-ка в таких условиях быть «властителем дум»! У Аграновского это вполне получалось. И это было особым искусством.

Его место в журналистике многие авторы воспоминаний называют особым – не должность, а просто «Аграновский», работа такая – быть Аграновским. Многие говорят и о том, что Аграновскому завидовали – мол, нам бы такие привилегии: когда захотел, тогда и прибыл на работу, когда захотел – ушел, никто тебя редакционными летучками-задачками не обременяет, пишешь только о том, что самому интересно.

А вот скажи, ты так хотел бы работать? Жить «в своем режиме», делать только то, что тебе интересно, да еще и получать немаленькую зарплату? Уж не это ли формула «профессионального счастья»?

Честно говоря, удивительно, что Аграновский добился всего этого в той самой «тоталитарной журналистике», которая как раз считается образцом «строгой службы» по всем правилам. Тут всякие «послабления» кажутся какой-то провокацией, может, журналист для «спецслужб» трудился?

Но в случае с Аграновским всё совсем не так. Он попал в самую сильную, серьезную, а во многом даже независимую газету советского времени – «Известия». И слава этой газеты как раз и определялась способностью ее коллектива быть вне узких циркуляров, а жизнь отражать так масштабно, что застарелые «болезненные точки» социализма оказывались как раз на самом острие пера. И Аграновский, оказавшийся в газете в самом начале «оттепели», когда свежий взгляд на жизнь, сбрасывание старых оков и ограничений было таким мощным, сразу ухватил принципы этого нового журнализма. Его очерки всегда отличала одна особенность – он не раскрывал «карты» до самого финала. Всегда интрига, которая держит читателя в нетерпении развязки. Казалось бы, просто рассказы о людях – но на деле получалось, что рассказы о самом читателе, о его «горизонте ожиданий», его ценностях.