Кузьма Алексеев

Дубы каждый год были очень плодоносны и богаты желудями. Желуди крупные, размером с яблоко, но их никто никогда здесь не собирал… Сколько хочешь их мни, топчи лошадьми, телегами дави, а вот собирать их, ни-ни! — за это за волосы оттаскать могут. Однажды один эрзянин из Кужодона, позавидовав, наполнил золотистыми желудями свою телегу, так на следующий день кобыла его двуногого жеребеночка ему подкинула. Да и в Сеськине был случай. Один старик взял да прошлогодние желуди собрал и поджег. Те не сгорели, а его дом со всеми постройками в небо костром вихрастым взлетел. Хорошо еще, старуху соседи успели вынести из горящей избы, а то бы обуглилась. В позапрошлом году, предпоследний поп-батюшка, вместо которого нынче отец Иоанн, в полночь в родниковую воду мешок золы сыпанул. Под утро церковный сторож, что пришел к нему звать на службу, нашел его посреди пола мертвым.

Давным-давно в стволе Озкс-Тумо кто-то сделал топором отметину — углубление. Теперь эрзяне в каждый свой приход сюда, на Репештю, в разросшемся дупле свечу зажигают. Это делают каждый раз, когда идут на большое, серьезное дело: медведя или лося валить, или лес рубить. Молодые ставят свечи перед своей свадьбой, старики — перед предстоящей кончиной. Все ожидали от священного дуба радости и счастья, добра и богатства, теплых зим и обильных урожайных дождей. Дупло, словно устье большой сельской печки — чернее черного. От постоянно горящих в нем свечей оно стало похоже на кузнечный горн. Дупло это с каждым годом росло и увеличивалось. Теперь в нем можно было стоять в полный рост. Можно было, но в него заходить никто не смел, это считалось страшным грехом. Священное дерево, освещенное изнутри, казалось суеверным людям восходящим солнцем жизни. Деды и прадеды их поклонялись силам природы: солнцу на небе, земле, лесу, воде — всему, что их окружало и от чего зависела их жизнь.

Вот и нынче сельские жители собрались у заветного родника, пригоршнями черпали студеную целительную воду, трепетно подносили к своим губам и пили, пили, благодарно вознося свои молитвы Мельседей Верепазу. О чем шептали они и просили от Озкса-Лисьмапри20 — знали лишь сами. Слышно было в лесной тиши говорливое журчание родника да веселый щебет божьих посланцев — вольнолюбивых птиц. Но грустинка уходящего, отступающего лета чувствовалась и здесь: бабочками порхали падающие с деревьев пожелтевшие листья, багровели земляничные поляны, один лишь красный клевер беззаботно приплясывал под ветерком.

Вот люди встали под дубом. Филипп Савельев зажег священную свечу. Огромное дупло засветилось от множества вспыхнувших в этот момент маленьких тонконогих свечек по числу древних богов.

На Кузьме Алексееве эрзянские праздничные одежды: руками жены шитые льняные штаны, белая вольная рубашка, которая подпоясана нарядным плетеным кушаком. На ногах липовые новенькие лапти, портянки белеют первым выпавшим снегом. Веревочки на них тонкие-претонкие, только при пристальном взгляде заметные.

С двух сторон возле жреца встали Виртян Кучаев и Филипп Савельев. Моление началось. Кузьма говорил о нынешнем годе, хвалил его. Жаловаться нечего, весна была теплой, лили благодатные дожди, по утрам выпадали обильные росы. Теперь же на полях густые хлеба колышутся. Рожь золотая совсем, колосья с палец толщиной. Высоки и яровые: ячмень, овес, чечевица, просо… Гречка, правда, еще низкая, но до прихода осени и она успеет созреть. Щедрыми на урожай оказались, по словам Кузьмы, сады и огороды.

— Мельседей Верепаз! — слышалось со всех сторон.

— Когда пшеничные снопы телеги давят, и они от тяжести скрипят, — рассказывал далее жрец, — а коровки наши нам вдосталь молока дают — все это Верепаза дар. Не будем забывать об этом, поклонимся Ему!

— Многие из нас, — продолжал Алексеев, — Христу молятся. Это дело, конечно, личное, каждый о своей душе заботится. Но все же нам, эрзянам, нельзя о собственных богах забывать. Им молились наши предки. Разве у Иисуса Христа найдется время для нас, эрзян? Разве Он знает о наших чаяниях? Слышал я от верных людей, что Христос чин с себя сложил. Другое дело — Мельседей Верепаз… Вот кому надо верить! Будет знамение: громыхнут двенадцать громов и на землю сойдет Давид с ангелами. Они будут судить мир. После этого на земле останутся только те, кто исповедует нашу веру. Все станут носить эрзянские одежды, чтить наши обычаи.

— Ух ты!!! — выдохнула толпа.

Закачалась листва на Озкс-Тумо, вспыхнула и ярче загорелась священная свеча в дупле.

— Эрзяне не будут пахать боярские земли, а будут жить свободно, в единой семье, помогая друг другу.

— О-о-о! — снова задрожала поляна от сотен голосов.

— Вся сторона эрзянская оденется в белые рубашки и праздничные платья… Все будут счастливы. Если все же пропадет наша вера Мельседей Верепазу, пропадет и язык наш родной. Молиться богам своим можно только на том языке, который нам дается с молоком матери…