Кузьма Алексеев

Листрат не сразу ответил сыну, долго думал, затем сказал:

— Это богатеи ненасытные житья нам не дают. И землю у нас отобрали, и свободу, а теперь и богов …

— Вот почему нашу Репештю они разоряют, теперь я понял.

Листрат обнял сына и, успокаивая его, сказал тихо:

— Пока живы, будем нашу Репештю защищать! А теперь давай спать. Утром подумаем, как жить нам дальше.

* * *

Дни стояли знойные и сухие. Дождя не было давным-давно. Хлеба стояли реденькие, травы — с вершок. По какому бы селу эрзяне ни шли, повсюду попы с иконами молебны служили о ниспослании милости божией. Эрзяне тоже просили у своего Верепаза дождя. Только он их не слышал. Раскалённое добела солнце продолжало сжигать траву, деревья, вычерпывать и опустошать речки и колодцы. Люди боялись, что опять начнется голод.

В село Тёплый Стан вошли к вечеру. На пригорке — каменная церковь и большой барский дом. Вокруг кучками, вроде бедных овечек, стояли, нахохлившись, домишки без окон, крытые соломой. Дул обжигающий губы злой ветер. Ивовые кусты вдоль улицы поникли от зноя. Вдруг послышался конский топот. Из-за домов на улицу выскочили два белобрысых парня верхом на конях, за ними — черный, как деготь, мужик. Он грозил кому-то вилами. Потом показались бабы. Они бежали по пыльной дороге и что-то наперебой орали. Можно было понять: случилась какая-то беда.

Под окном, на завалинке приземистого домика, сидел седой старичок. Дауров подошел к нему и, почтительно поздоровавшись, спросил:

— Что случилось, отец?

— А вы кто такие будете? — прищурившись, спросил тот. — Куда путь держите?

— Эрзяне мы, отец. Судьбу свою ищем, — ответил за Листрата подошедший Кузьма Алексеев. — Что в селе-то деется? Может, полицейские орудуют?

— Да нет, не бойтесь. В селе чужих нет. Это барин наш, Зиновий Крутов, который уже день лютует. С Ефимом Самсонкиным вцепился. Вернее, Ефима он прилюдно повелел выпороть. А Ефим-то у нас молодец знатный, уважаемый. В царской армии отслужил, капралом был. Вернулся домой в орденах. Хотел жениться на хорошей девушке. А барин — ни в какую. Ефим тоже уперся. Вот и наказал его Крутов. Что уж сейчас стряслось, не знаю. Но, чует моё сердце, ничего хорошего. Ефим, видимо, грозился барину за позор отплатить.

— Ладно, дед, не тужи! Сейчас узнаем, что там происходит.

* * *

На другом конце села раздавались крики и вопли. Все бежали к барской риге.

— Повесился, повесился! — кричали в толпе.

Кузьма с двумя парнями, оставив Листрата с обозом, подошли к народу. Под навесом увидели повешенного. Это был молодой человек, полуголый, на спине кровавые рубцы от ударов кнутом. Лица разглядеть было невозможно, оно распухло и покрылось запекшейся кровью, да и голова вся в зияющих порванных ранах, череп раздроблен. Над мертвецом причитала седенькая старушка, по-видимому, мать несчастного. Её успокаивал стоящий рядом седой бородатый старичок. Сам он весь дрожал и приговаривал:

— Эх, Ефим, Ефим! Вражья пуля не догнала тебя, а барского кнута устыдился. Нашел, чем спасать себя …

Невдалеке плакала и причитала девушка, закрыв лицо платком. Видать, невеста.

— Дивитесь, дивитесь, люди, какие издевательства терпим мы от своего хозяина! Если уж он с защитником Отечества так обошелся… — громко объявил немолодой мужик, черноволосый, как цыган. — Родились мы рабами, таковыми, знать, и околеем. Сами за себя постоять не можем. Стыд и позор!

— А ведь это, никак, Роман Фомич? — удивился Кузьма. — Точно, он!

Это был тот самый нищий, которого лет десять тому назад Кузьма Алексеев вместе с сыном Николкой вытащили из-под ног разъяренной толпы на Макарьевской ярмарке. От голода, наверное, помутнело у него в голове, вот и свалился в торговом ряду… А теперь от него вся губерния дрожит, стоит только сказать: Перегудов!

— Домой отнесите несчастного, незачем полицейских ждать, — скомандовал мужчина. И добавил: — Где его орден? Найдите и похороните вместе с ним …

Кузьма пробрался сквозь толпу к чернявому.

— Здорово, Роман Фомич! — поприветствовал он.

Тот удивленно распахнул глаза. Потом, вглядевшись, узнал:

— Ух ты, мать честная, да это ты, никак, Кузьма Алексеевич! — Обрадовался встрече Перегудов. — В эти места какой тебя ветер занес? Ну да ладно, потом об этом … Нам тут дело надо решить. Где он, клещ этот, Крутов ваш? — обратился он к собравшимся.

Толпа ринулась к дому барина.

— Вяжите садовников, кучеров вяжите! — кричал Перегудов грозным голосом. — И двери, двери все открывайте! Чтоб ни одна мышь не спряталась. Быстро, быстро! — И сам первым бросился в каменный дом.

Седой, словно лунь, дворецкий, заикаясь, сообщил, что хозяин с женой, как услышали набат колоколов, сели в карету и умчались в Лысково.

— Где бургомистр? — крикнул дрожащему старику Перегудов.

— Вместе с ними подался! — опять икнул дворецкий, а у самого, чувствовалось, душа в пятки ушла.

— Врёшь, паскудина! — крикнул кто-то. — Бургомистр недавно по саду прохаживался!