Кузьма Минин

– Да не упрямься, батюшка, выйди с образами. Поклонись! Встреть их!.. – заплакала воеводиха. – Что тебе?! Не все ль равно?

– Чтобы я, Шереметев, да поклонился воровским людям?! Чтобы свою шею согнул перед мятежниками?! И принял бы, как равного, наемника холопьев, бесчестного князька?! Нет! Никогда тому не бывать…

Шереметев бегал из угла в угол, точно безумный. Нет! Нет! Может ли он унизиться, став на одну доску с «опоганившим княжеское достоинство» Пожарским!

– Да разве он – князь! Собака он! Вор! – вопил Шереметев. – Беги!.. Прикажи огнем встретить мятежную орду!.. Чего рот разинул? Прочь! Беги! А где архимандрит?

– Заперся в соборе. Испугался народа. Многие дворяне и купцы с ним. Богу молятся!

Шереметев махнул рукой:

– Нашли время! Ой, что мне делать с ними! Глупцы!

– Тише! – всплеснула руками воеводиха, еще крепче прижимая к себе детей. – Господь покарает нас!.. Образумься!

На воле усиливался рев толпы. Все трое подбежали к окну: множество народа, вооруженного дубинами и рогатинами, вливалось через Спасские ворота в крепость. Народ повалил к дому преданного воеводе стрелецкого сотника Жабина, выбил дверь, ворвался внутрь дома.

После этого толпа осадила ненавистную всем Съезжую избу, где много несправедливых расправ творил костромской воевода. Разгромив ее, толпа ринулась в Пушкарское дворовое место, разбила оружейные сараи. Появились самопалы и копья в руках у восставших костромичей.

Воеводиха, увидав, что разъяренная толпа направилась к дому воеводы, упала в беспамятстве на пол. Дьяк, перекрестившись, поднял ее, усадил в кресло. Плачущие дети вцепились в платье матери.

Воевода застыл у двери с саблей в руке:

– Да… да… идут… Прощайте! – растерянно бормотал он, – За честь гибну!..

* * *

Резкие, властные звуки ополченских труб стали слышны в городе.

Бедняки шумной, нестройной ватагой побежали навстречу нижегородскому войску. За спиной у них раздались окрики сторонников польского королевича.

В городе началась распря: кто – за Владислава, кто – за нижегородцев. Последние взяли верх. Их было больше. Устроили на валу сход. Сговорились – запереть захваченного в плен Шереметева, открыть Пожарскому ворота и просить его назначить нового воеводу, а прежнего казнить на площади всенародно как изменника, за его умысел против нижегородского народного ополчения.

День клонился к вечеру. Поднялся низовой ветер. С колоколен было видно, как разбушевалась Волга. Беляки[54] избороздили всю реку. Вспуганные шумом, вороны и галки каркали, раздражая слух.

Но вот… совсем близко. Впереди войска – два осанистых всадника, а позади них – знаменосцы.

Навстречу ополчению двинулось посольство.

С хлебом и солью костромичи пустили самую красивую дородную крестьянскую девушку, нарядив красавицу в лучший, дорогой охабень, убрав ее лентами и возложив на ее голову усыпанный красными каменьями кокошник. За нею шли, опираясь на посохи, седобородые посадские старосты. Потом – низкорослые, пестро одетые стрельцы. И, наконец, шумная толпа посадских ремесленников, бобылей и иных жилецких людей.

У Спасских ворот и на широком бревенчатом мосту над глубоким рвом костромичи оставили охрану около вывезенных из пушкарских сараев пищалей.

Ивашку-хлебника сход благословил быть начальником стражи. Сорви-голова парень, здоровый, убьет сразу, кто попытается ворота запереть либо мост разрушить.

За час до этого, ворвавшись вместе с товарищами в воеводин дом, он выбил из рук Шереметева саблю, повалил его и сел верхом – насилу оттащили парня. Воеводу взяли под стражу и посадили в его же доме, внизу в каменной подклети. С секирами встали: Любимка Гусельник, Степанка-пастух и великан Ахмет-лесник. Воеводиху с детьми спрятали в одной из изб как залог на случай побега Шереметева.

Горячо поблагодарили вожди ополчения костромичей за их приветливую встречу. Долго кланялись они красавице-крестьянке, вручившей Пожарскому хлеб-соль. Спросили, чья она, как ее звать.

Старосты отвесили поклон до самой земли:

– С господней помощью мы Ивашку Шереметева, замышлявшего против вас, сняв с воеводского места, посадили в клеть, где оный и есть под нашими приставами… Бьем тебе челом, Митрий Михайлыч, и тебе, Кузьма Минич, поставьте нам воеводу достойного, который прямил бы не королевскому заморышу, а общеземскому святому делу! И многие из наших людей просят принять их под твою хоругвь, Митрий Михайлыч… особливо юноши.

Пожарский пообещал поставить нового воеводу и горячо поблагодарил земских старост за обещание дать ратную силу, но просил пока не лишать жизни Шереметева.

Земские старосты поклялись во всем слушаться Пожарского.

– Раньше нам воевода не дозволял сбирать для вас деньги, ныне мы полновластны в себе. Будем сбирать!..

Ответил Кузьма:

– Жизнь нам дана на добрые дела. Будем думать, что не то хорошо, что хорошо, а что народу нужно. В иных городах люди не щадили себя ни в чем – отдавали всё. В Юрьевце татары сказали: «Отруби ту руку, которая добра себе не желает!..» А вы и подавно не должны скупиться. Кланяемся и мы вам за ваши обещанные дары!