Кузнец Песен

Я не любил ввязываться в драки, поэтому ребята сначала относились ко мне недоверчиво. Но я не был, как другие «тихони», не наушничал, не доносил тайком начальству о проделках и шалостях товарищей. Кроме того, легко схватывал все школьные премудрости и не раз во время урока выручал одноклассников из затруднительного положения. Поэтому товарищи вскоре стали относиться ко мне хорошо.

Однажды сидел я над раскрытой книгой и зубрил заданный на завтра урок. Передо мной, коптя, горела сальная свеча. В нетопленой комнате было холодно. С улицы доносился вой холодного осеннего ветра, там властвует мороз, сковавший землю и реку первым льдом. Хотя уже по-зимнему холодно, школьный смотритель не топит печей — наверное, поэтому он построил себе посреди села новый большой дом.

Я читаю книгу и ничего не могу понять. Слова в книге все непонятные — не русские, а церковнославянские: «аще», «бысть», «яко же». Упорно твердил я незнакомые слова. Нужно было к завтрашнему уроку обязательно выучить все слово в слово, иначе учитель поставит в угол.

Рядом со мной сидел мой друг Андрей Петухов, с которым я познакомился здесь, в Торъяле. Заткнув пальцами уши и зажмурив глаза, он, как я, бормочет, заучивая фразы:

— И возопиша-а! Вси-и-и! Еди-ным гласо-ом!

На другом конце стола второкурсники дулись в карты в «подкидного».

— Козырь! Сернурская лычница, ходи в одесную! — слышится оттуда возглас, в переводе на обычный разговорный язык, означающий: «Сернурский лапоть, ходи вправо!»

В углу двое старшекурсников, оставленные без обеда, промыслили у зазевавшейся бабы крупы и теперь, принимаясь за еду, славили приятеля Микишку, сварившего суп:

— Слава Микишке, его сыну и нечистому духу, и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!

В это время раскрылась дверь и меня позвали:

— Кирилко! Тебя какой-то мужик спрашивает!

Я удивился, знакомых в Старом Торъяле у меня не было. Неужели кто из деревни привез весточку от матери?

В коридоре стоял и смущенно мял в руках шапку наш сосед Ефрем. У него было очень растерянное выражение лица.

— Жив еще? — поздоровался он на марийский лад.

— Живу, учусь, — ответил я.

— Учишься, значит… — сосед замолчал, потом решительно махнул рукой и сказал: — Чего уж тут таить, остался ты, Кирилко, сиротой… Померла твоя мать… Мы уж и похоронили ее…

Сердце у меня оборвалось. В памяти всплыло, как стояла мать у полевых ворот, провожая меня; вспомнилось ее морщинистое лицо, седые волосы и печальные глаза.

«Мама… мама…» — повторял я про себя.

А сосед продолжал:

— На вас недоимка большая была, так что дом ваш продали. Вещи кое-какие, посуду, тряпье я себе взял. Если надо, отдам…

Я, рыдая, вернулся в комнату.

— Что с тобой? Что случилось? — подбежал ко мне Андрей.

В комнате наступила тишина. Все смотрели на меня.

Плача, я рассказал, какую горькую весть привез мне сосед.

— Слезами горю не пособишь, — Микешка, черноусый старшекурсник, положил мне руку на плечо. — Не унывай, Кирилл, как-нибудь…

— Мы тебе, чем сумеем, поможем, — проговорил Андрей.

С улицы послышался стук колес по мерзлой земле: это уезжал наш сосед.

Приближался срок уплаты за учение. Все чаще задумывался я над тем, где бы достать денег. Ничего не придумав, решил, что меня все равно выгонят, и перестал учиться.

За невыученные уроки меня стали сечь розгами каждую субботу. Обозленный, я буйствовал, и меня снова секли.

Но самую страшную шутку я выкинул позже.

В один из вечеров мы устроили в спальне «церковную службу». Я, облаченный в свой залатанный азям, изображал попа, трое моих товарищей — дьякона, дьячка и псаломщика.

Под веселый хохот зрителей мы «правили» надоевшую церковную службу, перевирая слова молитв, вплетая грязные ругательства.

Внезапно раздался свист. Наши зрители разлетелись, как стайка воробьев. В дверях появился учитель-инспектор.

— Богохульничаете! Божье слово предали поруганию! — возмущенно закричал инспектор и, схватив меня за волосы, принялся трясти из стороны в сторону. — Денег за учебу не платишь, а над церковной службой издеваешься!

Избив меня, инспектор накинулся на других участников представления.

На следующий день меня вызвали в канцелярию.

Я пришел. В канцелярии сидело все наше училищное начальство и поп из церкви.

— Рассказывай, что вы натворили в церкви? — сурово спросил начальник училища.

— Видишь это? — Поп взял с окна пустую бутылку и показал мне.

Я стоял молча. Да и что скажешь? Все понятно и так.

В прошлую субботу, когда я был дежурным по церкви, мы убирали алтарь, нашли там бутылку сладкого церковного вина, вино выпили, а в бутылку налили воды.

Меня и трех моих друзей, участвовавших в представлении, выгнали из школы, как объявили нам, «за оскорбление божиего имени и надругательства над церковной службой».

Я снова очутился на дороге с котомкой за плечами.

По правде говоря, в душе я даже радовался, что меня выгнали из школы: не по сердцу мне было такое учение.

«Велик мир, — думал я, — ведь есть где-то и мое счастье».

И пошел я на поиски своего счастья.