Квадратное колесо Фортуны

Мы медленно тащились по нечищеному просёлку, в деревне высадили участкового, на развилке свернули влево и поехали в противоположную от станции сторону. Витька сидел напротив с закрытыми глазами, и я вспомнил, что с момента своего возвращения из деревни он не произнёс ни слова. «Слово, слово…» — билось в моей раскалывавшейся голове, и я не мог понять, чего хотят от меня эти пять букв, зачем преследуют и к чему хотят подвигнуть. Нас тряхнуло на колдобине и грязная простыня сползла с лица покойника. Мне почудилось, что Лев Михайлович смотрит на меня с укором. Пришлось встать и поправить простыню, но тут же явились и ответы на вопросы. Как же прав был Федор Иванович, сказав: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»! Как туго всё переплетено в нашей жизни: не поехал бы я — не стал бы Витька расспрашивать. Не задай он вопрос про квадратное колесо, выбери рыжий другую историю, включись Кузьмич пятнадцатью минутами позже, и сидел бы сейчас рыжий на льду, и таскал бы своих щучек, а назавтра покатил бы дальше по жизни на своём некруглом колесе. Достаточно изучив Витьку, я представил себе, что сейчас должно твориться в его душе и ужаснулся. Наконец машины въехали в какой-то городок и остановились у казенного здания с двумя вывесками «Прокуратура» и «Милиция». Нас завели внутрь и сразу развели по разным кабинетам.

День был бесконечен: сначала долго устанавливали мою личность, ведя телефонные переговоры с Москвой, потом я по нескольку раз отвечал на одни и те же вопросы, подписывал протоколы и писал объяснительные. Уже стемнело, когда меня наконец отпустили. В коридоре было пусто. Я спустился в «дежурку» и сел на скамью.

— Чего сидим? — поинтересовался дежурный.

— Товарища жду, — ответил я, — сейчас должен выйти.

— Это в тулупе который? Так он уже минут десять, как ушел.

— Не может быть, он не мог без меня уйти.

— Что значит «не может быть», когда я лично ему пешню и ящик выдавал. Беги на вокзал, тут рядом. Может и застанешь — электричка ещё не проходила.

— Витька ушел без меня? — недоумевал я, спеша к вокзалу, — Чушь какая-то. Он наверно решил, что я ушел без него? Тоже чушь, не мог он так решить.

На платформу я вбежал со стороны последнего вагона, когда вдали уже показался прожектор электрички. Витьку я увидел сразу — он одиноко стоял в середине почти пустого перрона. «Витька!», крикнул я и помахал ему рукой, но он, подхватив свой ящик, быстро пошел в сторону первого вагона. Злость и обида затуманили мою голову: Витька явно дал понять, что не хочет меня видеть.

— Ну и чёрт с тобой, — крикнул я и шагнул в распахнувшиеся двери электрички.

Вагон был новый, тёплый и я, едва присев на скамью, снова, как и ночью, мгновенно провалился полуобморочное забытьё. Сердобольная старушка потрясла меня за плечо:

— Просыпайся, сынок, приехали — Москва.

Витьки на перроне не было.

В понедельник на работу я опоздал и застал Витьку уже сидящим за монтажным столиком спиной ко мне. В каморке стоял тяжелый запах дешёвого портвейна. На моё приветствие Витька, не оборачиваясь, лишь слегка шевельнул головой. Я уселся за свой стол и тупо уставился в окно. Так, в полной тишине, прошло часа два, когда Витька, схватив куртку и шапку, стремительно вышел из комнаты.

Во вторник всё повторилось. Тот же удушливый перегар и то же напряжённое молчание, но ушел на этот раз я, спустившись к Захарову в подвал согласовать последние детали измерительной схемы, которую мы для него разрабатывали. В этой группе Витька проходил преддипломную практику и вынес оттуда самые негативные впечатления о научной работе. «Ты не представляешь, Малыш, какая там обстановочка, — рассказывал Витька во время очередного чаепития, — просто с ума сойти. У него там два придурковатых мэнээса, мечтающих защититься, глотки готовы друг другу порвать. Ты бы видел, как они ругаются, торгуясь, в чью копилочку упадёт ещё не полученный результат и чья фамилия будет стоять выше в ещё ненаписанной статье. Я не удивлюсь, если однажды они проткнут друг друга отвёртками». Захаров очень хотел заполучить себе персонального электронщика и долго уговаривал Витьку перейти в свою группу, соблазняя немедленной должностью старшего инженера. Витька мягко отказывался, а мне говорил: «Только по решению суда, в колодках и под конвоем».

Вернувшись, я застал Витьку наливающего в чашку технический спирт, который мы прежде никогда не пили. Не обращая на меня внимания, он с омерзением выпил обжигающую жидкость, передёрнулся всем телом и замер.

— Витя, милый, ну нельзя же так, — я сам не очень хорошо понимал «чего и как» нельзя, но и молча смотреть на это было выше моих сил, — Да, случилась страшная беда, но нельзя же так распускаться, — произносил я пустые и глупые слова, гладя Витькино плечо.

— Ты не понимаешь, — прошептал он, вцепившись в мою руку, — не понимаешь… Я — убийца, я убиваю всех, с кем соприкасаюсь… — в своем полубреду Витька живо напомнил мне Кузьмича, — Всех… Я убил отца… мать… дядю Мишу… Гиви… Теперь я убил этого Лёву и Кузьмича.

Всё это было столь нелепо, что я нервно рассмеялся: