Квантор существования

– Господи, опять на карусели! Я не Курятникова, нелепую фигуру, я Ирены опасаюсь! Дела она делает, да! А после непременно поганка какая-нибудь, нет-нет, и завернется, – "архангел" опять затрясся в ажиотации.

– У тебя сдают нервы, так не годится, – Балашинский построжал тоном, желая привести Мишу в нужную для работы кондицию, – я опасаюсь и стерегусь всю жизнь, и, как видишь, не сдаюсь и в истерики не впадаю.

– Вот-вот. Именно, что всю жизнь. Уж прости меня, конечно, но на мой сторонний взгляд, ты так привык к этому ожиданию всякого лиха и напастей, что недооцениваешь своих предчувствий и реальных угроз. Ты устал от этих ожиданий, Ян, и можешь проморгать беду. – Миша сказал и сам испугался собственной смелости. Но и смолчать не мог.

– Зато ты не дремлешь. Тебе еще не надоело ждать. И это, наверное, хорошо. – Балашинский не разобиделся и не осерчал на справедливую тираду помощника, но как-то стих и погрустнел. – Вот и займись. Сделай, что считаешь нужным – даю тебе на то полную свободу.

– Тогда я с Ирены и ее Курятникова глаз не спущу… И еще, по поводу фигурантов. Ты приказал казнить Тенгиза, а я думаю, надо иначе. Пусть его застрелит охрана на месте взлома. А Гаврилов, с нашим эскортом, разумеется, пусть уходит с героином. Витька, он слабак. И помирать будет противно, как червяк, впечатляюще. Тенгиз же – абхаз, к тому же, непростой. Войну прошел еще мальчишкой в Сухуми. Его как ни пытай, боюсь, смерти просить не станет. А тех, других, может навести своим примером на ненужные мысли. К тому же, Витькину сестру мы угробили, и он об этом, похоже, догадывается. Как поведет себя на операции, я на сто процентов ручаться не могу. Может переиграем, пока не поздно? – ненастойчиво, с вкрадчивой надеждой спросил Миша.

– Нет. – Ян ответил ему, как отрезал. И еще раз повторил: – Нет.

– Но почему? Если ты из предубеждения…

– Молчи. Тебе не понять. – оборвал его Балашинский, и добавил примирительно: – Ты там не был тогда, и не переживал никогда и ничего подобного, не дай бог пережить! Потому, позволь мне поступить по-своему. Если абхаза буду мучить я сам, а я буду, то поверь мне, он завоет и запросит и руки целовать станет.

– Как знаешь, – сказал Миша тихо и замолчал. Балашинский молчал тоже. Потом "архангел" осторожно попросил: – Может все же когда-нибудь расскажешь, что с тобой произошло в тот раз в горах? Я тебе вроде не чужой.

– Может и расскажу, – только и ответил Мише хозяин. И снова замолчал.

ГЛАВА 28. АГАСФЕР (ОКОНЧАНИЕ)

Пока трое братьев по пролитой крови гадали, куда направить свои стопы из опостылевшего, глухого, богом забытого османского угла, пока мешкали в нерешительности, то отвергая, то принимая один план за другим, в столице настали совсем новые времена. Великий и мудрый Шехид Али-паша пошел на сговор с гяурами. Многострадальное Венгерское королевство, пожранное ненасытными Габсбургами, отчаявшись найти защиту и справедливость в христианском мире, обратило свои взоры к Порогу Счастья. Князь Ференц Ракоци, возвав о помощи, получил ее из мусульманских рук, да еще целый корпус регулярных войск в придачу. И вскоре самолично прибыл в Стамбул, окруженный немалой свитой. Так началась памятная венгерская эмиграция, во время которой лучшие из лучших гонимого австрийцами народа покинули навсегда несчастную свою родину, многие сменили и веру, найдя приют в империи Османов.

А при дворе аллахоподобного Ахмеда III начиналась новая эпоха – ляле деври – "эпоха тюльпанов". Тысячами везли клубни этих прекрасных цветов из далекой Голландии, а с ними – и новшества передовой Европы. Дворцы новоявленных вельмож стали больше походить на манерные шедевры Марли и Фонтенбло, чем на жилища, подобающие правоверным слугам султана. Случилось и вовсе невиданное: молодых османов, оторвав от интриг и лени, усадили за книги, изучать, страшно и произнести, гяурские премудрости, именуемые светскими науками.