Квантор существования

Жизнь братьев тем временем превратилась в кошмар. Слух о них уже прошел, и даже на ружейный выстрел они не смели подойти ни к одному поселению, такую выставили против них конную охрану. А по горам рыскали летучие отряды, с единым намерением выследить и убить, к тому же знавшие в родных своих краях каждую тропинку и расщелину. Надо срочно было уходить прочь, в долину Кубани, и далее, на запад. Но ослабевшим братьям требовалась кровь, и Омар отважился на вылазку. В ту ночь он не вернулся назад. Когда Янош, собравшись с силами, выбрался из потайного укрытия на его поиски, то тут же попал в засаду. Его, как дикого зверя, поймали, набросив сверху и затем спеленав в толстую, надежно плетеную сеть, которую он, изголодавшийся, уже не смог разорвать. И когда увидел склоненные над собой, бородатые, злобно-радостные лица, понял, что Омара уже нет в живых. Как он погиб, Янош так и не узнал, но, что его ожидает не лучшая участь, даже не сомневался. Один бог ведает, почему ему не отсекли голову, а только ударили в сердце. Да еще так неловко. А может, наоборот. Тот, кто бил, знал, что делает. И сразу убивать не хотел. А отправил на веки вечные маяться в чистилище. Так Янош и попал в яму, каменную свою могилу, которая, если бы не глупая неосторожность какого-то олуха, стала бы наверняка вечным его приютом. Но, видимо, у Господа имелись на него, Яноша, и какие-то свои, иные планы. И он еще увидел свет.

ГЛАВА 29. АРХОНТЫ

Ирена отерла рукою лоб, выдохнула: "Уф!". Словно камни грузила на баржу, и вот, только что, положила последний на верхушку кучи.

– Ну, хорошо. Только после пеняй на себя. Я тебя предупредила. Это не с гриппом на работу бегать. Это хуже. – сказала, затем выжидательно посмотрела на Аполлинария Игнатьевича.

– Нет, я же сказал. Только так, и никаких иных условий я не приму.

– Хорошо, хорошо, как скажешь. Хотя и жаль, что ты мне не доверяешь.

Ирене и впрямь сделалось обидно. В кои-то веки играла по-честному, и ни в одном ее слове не было двойного дна. И кто не верит? Курятников! Человек, с которым она собирается связать себя в буквальном смысле на веки вечные! Зато сколько людей и сколько раз удавалось тебе заморочить совершеннейшим враньем, разве же это не утешение, мысленно успокоила себя мадам. Так что не беда, если один разок кто-то не принял на веру истиннейшую, чистейшую правду. Может, на то она и правда, чтобы никто в нее, как в господа бога, до конца не верил. Иначе и жить скучно. Но все же от Курятникова она ожидала иного.

Когда Аполлинарий Игнатьевич очнулся давеча от обморочного состояния, что в отношении человека со столь крепкими нервами свидетельствует о нешуточном душевном потрясении, то обнаружил себя сидящим на алюминиевом кухонном стуле и примотанным к оному же стулу толстенными капроновыми веревками. Так что на выбор Курятников имел лишь два образа последующих своих действий: либо громко и, пожалуй, что безнадежно вопить о помощи, либо выслушать Ирену, сидящую перед ним по-турецки на полу и мило улыбающуюся. Он выбрал, конечно, последнее.

Процесс вербовки и обработки продлился не один час, и мадам развязала незадачливого полковника только к утру. Правда, уже совершенно иным человеком. Готовым к труду и обороне. Но готовность означала еще всего лишь полработы, и тщательное обсуждение их дальнейших совместных планов заняло не один день. Роль этакого бессмертного Робина Гуда и в самом деле показалась Курятникову донельзя привлекательной, не говоря уж и о бессрочном обладании собственно Иреной. Необходимость полного и тотального истребления конкурирующего гнезда полковник и вовсе воспринял как должное. Недаром Ирена обрисовала хозяина и всю свою бывшую семейку как банду опаснейших человеконенавистников и злодеев, которая банда и ее самое Ирену удерживала вблизи себя насильно и заставляла творить всяческие пакости противу убеждений и идей гуманизма. Так что Курятников в случае согласия и споспешествования планам мадам выходил не только фигурой карательной, но и несущей освобождение угнетенному и обиженному любимому существу.