Квантовая ночь

— Я не знаю. Я её ни разу не видел. Потом я пытался её отследить, но не смог. Она взяла наличные и мои карточки — видимо, сильно на это потратилась. Однако больше я о ней не слышал.

— И никто не задавал вопросов о Доминике? О том, что с ним случилось?

— Он довольно много болтал о своём сотрудничестве с американским минобороны, так что я всем сказал, что он уехал в Вашингтон и получил там работу. Это звучало правдоподобно, и никто в моих словах не усомнился. И само минобороны было счастливо помочь мне замять дело — нацбезопасность и всё такое. Думаю, они до сих пор обналичивают его пенсионные чеки из университета. — Менно приподнял плечи. — Всё выглядело так, будто он и не умирал.

— Но он умер. И… и это я его убил.

— Это да.

— Я убил человека… жестоко и хладнокровно. Ты меннонит, пацифист. Как ты мог смотреть на меня после этого?

— В этом-то вся прелесть, — тихо ответил Менно. — Мне не нужно было смотреть.

Вспышка памяти: мои пальцы вдавливаются в лицо Менно. Я яростно затряс головой, но не нашёл подходящих слов.

Менно пожал плечами.

— Я был зол. Взбешён. Но девятнадцать лет — долгий срок.

— И всё же это, должно быть, ужасно — работать бок о бок со мной всё это время.

Он ответил не сразу. Возможно, моргал за своими очками.

— Джим, я — та причина, по которой ты работаешь в Университете Манитобы.

— Я знаю, но…

— Нет, ты не понимаешь. Я — причина. Я тогда был главой департамента, помнишь? Ты подал заявление на должность преподавателя в три других вуза. Сделать несколько звонков, попросить кое-кого об ответных любезностях, выкрутить руки декану, чтобы он обеспечил тебе лёгкую дорогу к пожизненному контракту, и… — Он снова пожал плечами. — В общем, имена почти все те же, что и во времена твоей юности. — И он фальшиво напел финальные слова музыкальной заставки старого телесериала: «С возвращеньем, с возвращеньем, с возвращеньем…»[79]

— Господи, — сказал я. — Держи друзей близко, а врагов — ещё ближе?

— Ты не враг мне. Ты мой…

— Подопытный? — подсказал я, начиная, наконец, догадываться.

— Те долгие разговоры в моём офисе, пусть я и перестал их записывать, всегда были… Мне было интересно, что случилось с тобой, и как ты практически из ничего построил связную историю для заполнения тёмного периода.

— И всё-таки, после того, что я сделал, почему ты сохранил это в секрете? Почему ты не сдал меня полиции?

Седые брови Менно приподнялись над оправой очков, и он развёл руками.

— Как я мог это сделать? Представляешь, что началось бы, если хотя бы часть этого стала бы достоянием гласности? Милгрэм и Зимбардо — это был Дикий Запад до внедрения информированного согласия; собственно, из-за них правила информированного согласия и были внедрены во всех университетах мира. Даже с пожизненным контрактом моя карьера была бы поставлена под вопрос из-за вопиющего нарушение этических рекомендаций, да и работа всего департамента оказалась бы под угрозой. У университета могли отозвать сертификат Американо-канадской психологической ассоциации. К тому же — ты не знаешь, насколько большая это проблема, но для меннонита она огромна — работать на вооружённые силы? Я больше не смог бы показаться в своей церкви. Плюс, Господи всемогущий, юридические последствия! Если бы ты решил подать в суд или выдвинуть уголовное обвинение за потерянные шесть месяцев или повреждения мозга, которые я тебе нанёс лазерами, меня бы вышвырнули на улицу или посадили в тюрьму, или то и другое вместе. То же самое, если бы в суд подала семья Тревиса Гурона: мальчик пролежал в коме почти двадцать лет — по моей вине.

— Он больше не в коме.

Челюсть Менно отвисла, потом он сказал, очень тихо:

— Ох. — Затем, после паузы: — Когда он умер?

— Он не умер, — объяснил я, — но он больше не в коме. Он очнулся.

— Господи, правда?

— Он не помнит, что ты с ним сделал.

— Ты собираешься ему сказать? — обеспокоенно спросил Менно.

— Он имеет право знать.

— Дилемма заключённого, падаван. Не уклоняйся.

— Что?

— Ты говоришь Тревису, что я сделал с ним, а я говорю полиции, что ты сделал с Домиником Адлером. У преступной халатности есть срок давности; у убийства нет. Единственный беспроигрышный сценарий — мы оба продолжаем молчать.

Мне не нравится, когда меня подталкивают к решению.

— Меня оправдают, — сказал я. — Я в тот момент находился в состоянии умственного расстройства — из-за тебя.

Обсидиановые выпуклости очков Менно уставились на меня.

— Оправдают, как Девина Беккера?

Я шумно выдохнул.

— Слушай, падаван, слушай! Ты знаешь, что ставки выше, чем судьба одного из нас. Если начнут копать — если правда о том, что мы с Домиником тогда узнали…

— Да?

— Рабство, работорговля, пушечное мясо, эксперименты над людьми, даже сраный сойлент грин[80] — это будет лишь начало того, что станет с миром, если он узнает о существовании бесчисленных философских зомби, у которых на самом деле нет никаких чувств.

Он был прав. Четыре миллиарда эф-зэ, два миллиарда психопатов и всего один миллиард «быстрых». Идеальный рецепт эксплуатации.

— Я должен знать, — сказал я. — У Доминика Адлера был внутренний голос?