Квантовая революция. Как самая совершенная научная теория управляет нашей жизнью

Мах был не единственным, чьи идеи разделяли как члены Венского кружка, так и физики из Копенгагена. Был еще кое-кто, к кому обе эти группы относились похожим образом[427]: Эйнштейн, который сам отчасти вдохновлялся взглядами Маха, когда формулировал положения специальной теории относительности. Опираясь на то, что было доступно наблюдению, – часы и мерные рейки – и отбросив как ненаблюдаемый фантом светоносный эфир, Эйнштейн революционизировал науку. Успех специальной теории относительности рассматривался как триумф махистского взгляда на физику. Как мы уже убедились в главе 2, именно так воспринял теорию относительности Гейзенберг, о чем он и говорил Эйнштейну в Берлине в 1926 году. И не только он – подтверждением взглядов своего крестного отца считал теорию относительности и Паули. Так же относились к трудам Эйнштейна и позитивисты. Мориц Шлик создал себе репутацию философа, написав книгу «Пространство и время в современной физике» (Raum und Zeit in der gegenwärtigen Physik), блестящее изложение теории относительности и ее философского значения, получившее широкую известность. Остальные члены Венского кружка тоже были более чем уверены в поддержке Эйнштейна – настолько, что в конце своего манифеста сочли возможным назвать его в числе «ведущих представителей научного миропонимания».

Однако несмотря на то, что он действительно многое взял у Маха, Эйнштейн вовсе не был поклонником его философии науки, во всяком случае в более поздний период своей жизни[428]. «Ты знаешь, что я думаю о “любимом коньке” Маха, – писал он другу в 1919 году. – Эта идея неспособна породить ничего живого. Она может только уничтожать вредную нечисть»[429]. Когда Филипп Франк, один из основателей Венского кружка, спросил Эйнштейна о его философии науки, он с изумлением обнаружил, что Эйнштейн вовсе не является позитивистом. Франк тут же напомнил Эйнштейну, что не кто иной, как он сам впервые использовал позитивистский подход в своей теории относительности. «Хорошую шутку не стоит повторять слишком часто»[430], – ответил Эйнштейн, повторив то, что за несколько лет до этого он говорил Гейзенбергу.

Несомненно, Эйнштейн считал, что роль науки выходит далеко за рамки «организации восприятия». «Единственная цель того, что мы называем наукой, – говорил он, – устанавливать, что существует»[431]. В эссе 1949 года, обращаясь к Бору и другим своим критикам, Эйнштейн отмечал, что в квантовой физике его не устраивает как раз отрицание ею возможности «достичь программной цели всей физической науки: полного описания любой (индивидуальной) реальной ситуации (поскольку она предполагается существующей безотносительно к любому акту наблюдения или обоснования)»[432]. Эйнштейн знал, что эта его позиция отчаянно расходилась с современными философскими трендами. Сразу после того, как он сформулировал свои взгляды на цель физической науки, он ехидно прокомментировал только что сказанное с точки зрения воображаемого позитивиста, опирающегося в обосновании своей философской позиции как на теорию относительности, так и на квантовую теорию:

Когда позитивистски настроенный современный физик слышит такие формулировки, он лишь соболезнующе усмехается. Он говорит себе: «Вот как во всей своей наготе предстает перед нами лишенный какого-либо содержания метафизический предрассудок, победа над которым составляет главное эпистемологическое достижение физики за последнюю четверть века. Разве кто-нибудь когда-нибудь воспринимал “реальную физическую ситуацию”? Может ли сегодня разумный человек все еще верить в то, что наши основные сведения об окружающем мире, наши представления о нем можно опровергнуть, вызывая это бесплотное привидение?[433]

Взмолившись затем: «Терпение!» – Эйнштейн вновь принялся умело защищать свои взгляды, еще раз тщательно излагая детали эксперимента ЭПР – парадокса, который его противники так и не смогли объяснить. Но, несмотря на истинную позицию Эйнштейна, для Гейзенберга, Паули, Франка, Венского кружка и целого поколения немецких физиков его труды так и остались источником позитивистского вдохновения[434].