Квантовая революция. Как самая совершенная научная теория управляет нашей жизнью

Одним из молодых философов, посетивших Венский кружок в пору его расцвета, был блестящий американский студент с невероятным именем Уиллард Ван Орман Куайн. В 1932 году он написал докторскую диссертацию по математической логике в Гарварде, а на следующий год получил грант на поездку в Европу. Там он познакомился со Шликом, Франком, Айером и другими ведущими позитивистами. Шесть недель он учился у Карнапа в Праге – «мой первый поистине значительный опыт интеллектуального воспламенения живым учителем, а не мертвой книгой»[451], говорил Куайн об этом впоследствии. Вернувшись из Европы «верным учеником Карнапа»[452] (и с семью долларами в кармане), Куайн снова отправился в Гарвард и стал вести там занятия по позитивистской философии. Кроме того, он получил важные результаты в области математической логики. Но пока Куайн работал и преподавал – с перерывом на период Второй мировой войны, когда он занимался взламыванием кодов шифровок, перехватываемых с нацистских подводных лодок, в нем зрели и накапливались сомнения в позитивистской догме. Наконец в 1951 году плотину прорвало: Куайн написал работу, которая поставила позитивизм на колени.

Статья Куайна «Две догмы эмпиризма» метила в самое сердце позитивистской программы – верификационную теорию смысла[453]. Куайн обратил внимание на то, что не существует способа проверить единичное утверждение – все попытки верифицировать утверждение неизбежно включают в себя предполагаемую истинность других утверждений, которые сами отягощены той же проблемой. Пусть, например, пульт дистанционного управления вашим телевизором не действует – телевизор не включается. Вы подозреваете, что у пульта сели батарейки. Вы можете это проверить, сменив батарейки, и попытаться снова включить телевизор при помощи пульта. Вы делаете это – телевизор заработал. Значит ли это, что вы были правы? Нет. Вполне возможно, что батарейки в пульте вовсе не были разряжены. Например, в пульте случилось короткое замыкание и он то работает, то нет, какие бы батарейки вы в него ни вставляли. А может, старые батарейки вставлены не тем концом, а вы этого не заметили – просто вытащили их, а новые вставили правильно. Или, может, произошло что-то более экзотическое: телевизор на самом деле сразу включился, когда вы в первый раз попробовали включить его пультом, но таинственным образом изображение стало инфракрасным, а звук передавался в ультразвуковом диапазоне, так что вы ничего не видели и не слышали. После того как вы сменили батарейки, телевизор вернулся в нормальный режим – но не потому, что вы их сменили. Последний случай выглядит очевидно нелепо – как же это могло случиться? Но дело по-прежнему в том, что, проверяя работу батареек в пульте, вы предполагаете действительными множество разнообразных фактов окружающего мира – все ваши предположения основаны на вашем предыдущем опыте, и любое из них может, в принципе, оказаться неверным. И конечно, это справедливо не только для предположений о батарейках в дистанционном пульте; так происходит верификация любого утверждения. Выглядывая в окно и говоря «На дворе дождь», вы предполагаете, что ваш взгляд сквозь оконное стекло дает вам точную картину мира за окном, что ваши глаза функционируют правильно и что потемневший дневной свет и падающие капли действительно связаны с дождевой тучей, а не с космическим кораблем пришельцев, загородившим Солнце и брызгающим на вашу лужайку какой-нибудь экзотической субстанцией. Итак, вы никогда не можете проверить отдельное утверждение: вы всегда упираетесь в верификацию всей полноты вашего знания о мире или, по крайней мере, очень большой части этого знания. Как говорит об этом Куайн, «наши утверждения о внешнем мире предстают перед трибуналом нашего чувственного опыта не индивидуально, но только в виде корпоративного единства»[454].

Отправив верификационную теорию смысла в нокдаун, Куайн переходит к опровержению идеи о том, что говорить о ненаблюдаемых вещах бессмысленно. Неверифицируемые утверждения должны иметь смысл, так как все индивидуальные утверждения неверифицируемы. Следовательно, столь ненавистная позитивистам «метафизика» триумфально возвращается: становится вполне возможно говорить о физических объектах, существующих независимо от говорящего, а не только о его ощущениях.