Квантовый возраст

По обеим сторонам Маросейки тянулись лавки со стрелецкими дворами. Дворяне должны были нести натуральную повинность и держать у себя на постое солдат. Но проживание солдат в дворянских домах было не особенно приятным, и для их постоя дворяне-домовладельцы строили у себя во дворах специальные избы с выходом на улицу. В угрюмые годы царствования Павла I, увеличившего постой, отягощенные этой повинностью дворяне подали прошение царю разрешить им построить на их собственные деньги казармы для солдат за городом. Павел I согласился, и полки с Маросейки были выдворены.

Во времена Петра Великого, уничтожившего «черту оседлости» для иноземцев, немцы снова стали скупать дома на Маросейке. С дозволения Петра они могли также строить и свои церкви. И снова на Маросейке образовалась своего рода немецкая слобода. Стали исчезать мелкие переулки. Указом Петра отменяется обычай ставить дома посередине дворов и предписывается строить их «по линии улиц и крыть железом». Строятся многоэтажные помещения, приспособленные для торговли, контор и различных учреждений.

На Маросейке появились доходные дома, не очень-то выдержанные в архитектурном смысле и специально предназначенные под квартиры богатым квартиросъемщикам. В одном из таких домов и жил купец первой гильдии Борис Ефимович Румер. На третьем этаже этого же дома жил знаменитый московский адвокат Каган, потрясавший московские суды своими речами. У адвоката было две дочери, это будущие Лиля Брик и Эльза Триоле. Со временем семьи Румера и Кагана породнились: старшая из сестер, Лиля, вышла замуж за двоюродного брата Юры, Осипа Брика, который приходился племянником Анне Юрьевне и часто бывал в их доме. Младшая, Эльза, хотя и родилась на четыре с половиной года раньше Юры, была его верным партнером во всех детских играх. И даже, когда Юре исполнилось семь лет, учила его целоваться.

Прямо напротив их дома располагались угодья немецкой лютеранской церкви. Кроме церкви, там был зал для гимнастических упражнений, где проводились собрания общин, а когда появился кинематограф, показывали кино. Там же были хорошо оборудованные корты и вообще большое спортивное хозяйство. При лютеранской церкви была и лютеранская школа, в которой на рождество устраивалась большая елка и всем, кто там был, выдавались сладости. На елку приглашались дети со всей Маросейки независимо от их вероисповедания. Дети здесь учили язык так, как учат язык в двуязычных семьях: никаких учителей, конечно, не надо было, просто говорили сразу на двух языках — начинали фразу по-русски, а продолжали по-немецки или начинали по-немецки и кончали по-русски.

Немцы вносили в этот маленький уголок Москвы атмосферу спокойствия и деловитости, не лишенную, конечно, немецкого педантизма и корректности. Они ходили с чисто немецкой выправкой, чеканя шаг; и можно было подумать, что идет кадровый офицер в штатском, а оказывалось, что это просто учитель рисования. Но по всему было видно, что он доволен тем, что он учитель рисования, он доволен своими учениками, своим домом, своей родиной, за которую почитал Россию. У этих немцев не было другой родины, кроме России. Германский консул обычно забирал большинство молодых людей в Германию для прохождения военной службы, и они приезжали оттуда довольные, что увидели новую страну и благополучно вернулись на родину. Некоторые из них привозили оттуда немецких девушек и, как правило, тут же из консульского помещения вели их в свою церковь венчаться. Но это происходило не часто, поскольку считалось, что девушки в Германии не так воспитаны, как надо, и не очень приспособлены к той жизни, которую им предстояло вести в Москве.

Гете в одном из своих воспоминаний пишет: «Когда мне было 21 год, я больше всех других девушек любил Луизу», после чего следует примечание комментатора к сочинениям Гете: «В этом месте Гете ошибается. Тщательный анализ текста показал, что, когда Гете было 21 год, он больше всех любил Шарлотту». Выросшего в немецком окружении человека такое замечание не удивит: прежде всего — точность.

И люди, которые жили близко и, вероятно, были одного склада характера, понемногу подружились. Так было с Борисом Ефимовичем Румером и неким провизором Фердинандом Блекером.

Фердинанд Блекер, человек неженатый и, вероятно, состоятельный, был совладельцем аптекарской фирмы Ферейн, от которой осталась по сей день Аптека № 1 на бывшей Никольской, нынешней улице 25 Октября. Фердинанд Блекер редко выезжал куда бы то ни было, а все сидел в своей лаборатории, которую он оборудовал самостоятельно, и занимался изучением того, как можно удешевить процесс получения лекарств и как можно его ускорить.