Квантовый возраст

У Герты была близкая подруга Рената Мюнкеберг, которая тоже занималась временами в классе ее отца ритмической гимнастикой. Рената принадлежала к богатому и знатному роду Мюнкебергов. Дедушка ее был бургомистром Гамбурга, и одна из главных улиц Гамбурга до сих пор носит его имя. Рената Мюнкеберг часто навещала свою подругу в Геттингене. Она появлялась, как вихрь, и жизнь выходила из нормальной колеи: начинались вечеринки, ночные гуляния, печеная картошка у каких-то художников, которая выпекалась в керамических печах, предназначенных для обжига глины.

В один из таких приездов в веселый водоворот вокруг Ренаты Мюнкеберг был захвачен и Румер. Герта представила Ренате Георга Румера как будущую знаменитость, лишенную пока что средств к существованию. Хорошенькой, очень живой, воспитанной в роскоши девушке и в голову не могло прийти, что можно встретить человека, у которого нет денег. «Это мы можем исправить, — сказала весело Герта, — через три дня я возвращаюсь в Гамбург и мы едем в горы. Готовится небольшая лыжная вылазка, которую устраивает барон Варбург. Я поговорю со стариком, что ему тысчонка». И дальше так же весело она стала болтать о каких-то кимоно, которые якобы входят в моду. Румер ни на секунду не задержал свое сознание на этой «тысчонке», настолько легкомысленным все это ему показалось.

Через три недели Мюнкеберг снова появилась в Геттингене. Она весело рассказывала о своих переговорах с Варбургом, изображая в лицах попеременно себя и барона. Она прекрасно владела приемами пантомимы, легко «опиралась» на несуществующую лыжную палку, хватала ртом воздух, изображая одышку старого банкира, и меняла голос.

— Скажите, барон, вы не могли бы в мою пользу потратить немного денег?

— Здесь, в горах?

— Нет, барон. У меня есть очень способный… доктор. При словах «очень способный» Рената сделалась бароном и вздрогнула.

— Мне даже неудобно просить вас о такой сумме, но мне нужно, чтобы вы ее дали.

— Сколько стоит ваш доктор?

— На первое время, вероятно, тысячу марок. Рената облегченно вздохнула за барона и прошамкала:

— Это мы сделаем, милая.

Деньги, полученные Румером от барона Варбурга, поразили Борна не меньше, чем самого Румера. Какой-то иностранец из непонятной страны, не имеющий ни кола ни двора, оказался настолько способным, что кто-то вступает за него в переговоры с Варбургом — и успешно! Борн даже упомянул об этом в одном из своих писем Эйнштейну (письмо датировано 13.11 1929 г.):

«…Господин Румер находится здесь, в Геттингене. От господина Варбурга из Гамбурга он получил поддержку с тем, чтобы иметь возможность некоторое время еще позаниматься» [2, с. 12].

Это, казалось бы, несущественное замечание о Румере в письме, где больше о нем ничего нет, Борн, по-видимому, сделал сознательно. В августе он уже писал Эйнштейну о «молодом человеке из России», послал ему оттиск его работы, просил разобраться и помочь. Эйнштейн не ответил Борну на то письмо, а написал прямо Румеру, что работа ему не понравилась и что он вообще этим не интересуется. Румера, конечно, огорчил обидный ответ Эйнштейна, но не очень. И тогда Борн написал Эренфесту. Вот тут и вошел в жизнь Румера Павел Сигизмундович Эренфест. Борн послал Эренфесту работу Румера, копию своего письма Эйнштейну от 12 августа и попросил разобраться. При первой же встрече с Эйнштейном Эренфест как бы между прочим спросил Эйнштейна, какого он мнения о работе Румера. «А кто это? — спросил Эйнштейн. — Я с его работой не знаком. Расскажи, что там интересного». Эренфест рассказал.

— Почему же мне не прислали эту работу?

— Как не прислали? Борн послал тебе еще и длинное письмо. Вот, я получил его копию. И ты им ответил, что тебя это не интересует.

— О! Неужели вы с Борном не понимаете, что я не в состоянии читать все работы, которые мне присылают! Скажи Борну, пусть пришлет ко мне этого молодого человека.

В становлении современной физики Эренфест играл совершенно особую роль. Это был величайший критик. Эйнштейн писал о нем: «Его величие заключалось в чрезвычайно хорошо развитой способности улавливать самое существо теоретического понятия и настолько освобождать теорию от ее математического наряда, что лежащая в ее основе простая идея проявлялась со всей ясностью. Эта способность позволяла ему быть бесподобным учителем» [32, с. 191]. Когда появлялась новая работа, все спрашивали, что сказал о ней Эренфест. Считалось, что, если Эренфест работу одобрил, ее надо читать, если нет — читать не стоит. Эренфесту суждено было стать близким другом Борна и Эйнштейна, Бора и Паули, Планка, Дирака… В своих воспоминаниях об Эренфесте Иоффе писал: «Семинар Эренфеста привлекал ученых отовсюду. Сделать доклад и выдержать дискуссию у Эренфеста была большая честь, а содержание доклада при этом обогащалось десятками непредвиденных возможностей» [33, с. 43].

Есть письмо Эйнштейна, в котором он писал: «Павел! Я так дорожу твоей дружбой! Я нуждаюсь в ней гораздо больше, чем ты в моей» [Там же].