Квантовый возраст

Самым притягательным центром был тогда Харьков, и в особенности для физиков-теоретиков. «Харьков 30-х годов — это Ландау», — вспоминал Юрий Борисович. И то, что ученики (конечно, не все) были старше своего учителя, никого не смущало. Ландау создал здесь блестящую школу физиков-теоретиков. К нему стремились попасть хотя бы ненадолго, а если повезет, то навсегда. Виктор Вайскопф, будущий создатель ЦЕРНа, писал: «Я не мог получить работы ни в Германии, ни в Англии, ни во Франции. В 1933 г. я почти на год уехал в Россию, в Харьков. В то время в Харькове работали Ландау, Лифшиц, Ахиезер и многие другие молодые русские физики. Жизнь в России была отнюдь не легкой, но интересной и поучительной» [35, с. 22].

В 1935 г. в Харькове появился Фриц Хоутерманс. Гонимый на родине нацистами, Хоутерманс благополучно сбежал в Россию. С 1935 по 1937 г. он работал в Харькове. Проводил интересные исследования, получил важные результаты, работал с Курчатовым во время частых приездов Курчатова из Ленинграда в харьковский Физтех. Неудержимый полет фантазии рождал у него захватывающие идеи. Он ведь первым, еще в Германии, высказал мысль о том, что источником энергии звезд являются термоядерные реакции. В Харькове он продолжал свои исследования по возможности получения термоядерных источников энергии на земле. Но, как показывает история науки, идеи Хоутерманса о термоядерном реакторе и его тонкие теоретические расчеты оказались слишком преждевременными. Еще не пришло время. И, как это часто бывает, понимание проблемы придет с совершенно другой стороны.

Хоутерманса все любили в Харькове, он был душой всякой компании. Его оберегали и о нем заботились, ему сочувствовали, как эмигранту и страдальцу. И когда в 1937 г. его неожиданно выслали в Германию, его русские друзья были в ужасе и недоумении. О том, какая судьба ждала его там, старались не говорить, это было очевидно. Но мы уже знаем, что судьба их снова свела с Фрицем Хоутермансом во время войны, когда немцы бесчинствовали и грабили европейские институты, переправляя научное оборудование в Германию.

В 60-е годы, когда потеплели отношения между Западом и Востоком и наши ученые стали бывать за границей, Хоутерманс искал с ними встречи, в особенности с теми, кого знал лично. При встречах он неизменно жаловался на нелепую свою судьбу — прожил долгую жизнь, мог много сделать, любил людей и всюду был чужим. И еще говорил, что главной его любовью осталась Россия. Умер он от белой горячки.

А Харьков 30-х годов жил с открытыми дверьми, принимал беженцев, воспитывал свою собственную молодежь, которая стекалась сюда со всех концов страны, шутил, переживал, занимался серьезной наукой. В Харькове постоянно устраивались конференции и совещания, на которые приезжали Нильс Бор, Паули, Дирак, Фаулер и многие другие знаменитые физики. В долгие командировки — на месяц и больше — регулярно приезжал в Харьков Курчатов, — приезжали его молодые сотрудники. С 1933 г. исследования по ядерной физике начинают занимать прочные позиции в лаборатории Курчатова.

Часто приезжал в Харьков к Ландау и Юрий Борисович. Здесь их дружба окрепла окончательно, здесь началось их научное сотрудничество. Это было замечательное время, почти безоблачное. Вопросы политики, внутренней и внешней, тогда их не очень волновали. К условиям быта они относились легко. Искусство, поэзия, бесконечные научные споры, непрерывная работа целиком заполняли их жизнь. Конечно, споры были не только научные, они могли зацепиться за что угодно и спорить отчаянно.

Когда из Ленинграда приезжал в Харьков Гамов, то менялась тональность всего происходящего вокруг. Он был веселым насмешником, добрым и умным, но после возвращения из-за границы немножко изменился; и иногда трудно было понять, шутит Гамов или говорит серьезно. Он мог, например, очень серьезно и, казалось, с неподдельной тоской говорить о том, как ему все «обрыдло», и что жить по-людски он может только «там», и что все его остроумные попытки сбежать за границу терпели неудачу, но что он обязательно придумает что-нибудь хитрое. Он действительно придумает, но совсем нехитрое — просто во время командировки в Англию он не вернется домой. А тогда ему никто не верил. И беспокойные его речи о тревожных событиях в стране старались не развивать. А тревожные вести были.

Когда Капица в 1934 г. приехал в Москву из Англии, где он работал у Резерфорда в течение 13 лет, ему было предложено остаться в Союзе и построить институт, такой, какой он хочет. Капица согласился. Эта весть, как огромное событие, быстро облетела все физические сообщества. Румер не был тогда лично знаком с Капицей и не мог знать обстоятельств этого дела. И слухи о том, что Капицу просто не выпустили обратно и что тот был вынужден остаться, казались ему слухами. Сам Румер только что вернулся на родину и был счастлив, что дома.

А Петр Леонидович Капица писал в это время Межлауку^[16]:

                 «2 ноября 1934, Ленинград.

          Тов. В. И. Межлаук,