Квантовый возраст

Лузина отстояли. Его отстояли от тюрьмы, но не от унижений и притеснений. А Николай Николаевич Лузин и не пытался «перестраивать свое поведение и свою работу». Он продолжал оставаться самим собой и продолжал работать так, как работал всегда. Только теперь молодежь собиралась у него дома или на даче заниматься математикой допоздна, а то и всю ночь напролет, как на конспиративной квартире.

Лузин умер в 1950 г., в одночасье, от острого сердечного приступа. Некролога не было. Но один из номеров журнала «Успехи математических наук» за 1951 г. содержал старую статью Лузина, а следом за ней шла большая статья Нины Бари (той самой Нины Бари, которая в 1920 г. получала и делила одну стипендию на десятерых) и Лазаря Люстерника «Работы Н. Н. Лузина по метрической теории функций». Там же была маленькая сноска: «…В одном из ближайших выпусков журнала редакция УМН предполагает продолжить публикацию материалов, связанных с научной деятельностью Н. Н. Лузина». «Ближайший» после этого номер вышел только в 1952 г. И снова появилась одна из старых работ Лузина, а за ней две большие статьи, посвященные работам Лузина в двух различных областях математики. На следующий год схема повторилась, но по иронии судьбы номер журнала, на который выпал заключительный цикл работ Лузина, открывался траурным портретом Сталина и текстом обращения Советского правительства ко всем трудящимся Советского Союза. Первая статья в этом журнале, посвященная Лузину, имела сноску, где, наконец, говорилось о его смерти: «К третьей годовщине кончины Н. Н. Лузина редакция журнала УМН публикует ряд материалов, которые вместе с опубликованными в предыдущих выпусках УМН образуют цикл статей, освещающих математическое творчество Лузина».

К этому времени Юрий Борисович Румер отбудет свой срок и наступят для него самые тяжелые времена. А тогда, в 36-м году, происходящее с Лузиным казалось чудовищным недоразумением.

В 1937 г. Ландау переезжает из Харькова в Москву, к Петру Леонидовичу Капице. Капица пригласил его к себе в институт, строительство которого уже заканчивалось, заведовать теоретическим отделом. А ведь чуть было не случилось иначе. Годом раньше речь шла о другом кандидате на эту должность. Речь шла о Максе Борне. Дружба Макса Борна с семьей Капицы началась в 1933 г., когда Борнам пришлось покинуть нацистскую Германию и временно их приютила Англия. В 35–36-м годах Борн работал в Индийском институте наук в Бангалоре. Оттуда он писал Анне Алексеевне Капице:

«…Когда я читаю английские или немецкие газеты, я чувствую, что Европа идет к новой катастрофе. А в моей жизни было и так достаточно „историй“. Мне кажется, что Россия — единственная страна в мире, которая в какой-то степени руководствуется разумом. Если бы я не был таким старым и безнадежно испорченным буржуазными привычками, я бы попросил Капицу найти мне работу в России. Мы обсудим эту проблему после моего возвращения в Кембридж в апреле…».

Этого было достаточно, чтобы Капица написал о Максе Борне Межлауку, о том, что «есть возможность заполучить этого ученого для Союза». В частности, он пишет (19 февраля 36-го года): «…Если мы получим его: 1. Союз будет иметь первоклассного ученого. 2. Мы получили бы одного из ведущих педагогов теоретической физики для нашей молодежи. 3. Мне хотелось бы взять его в наш институт, так как его присутствие сильно способствовало бы нашей работе…». 26 февраля Капица писал Борну:

«Дорогой Борн,

Ваше письмо Анне пришло сюда, и я имел нескромность прочитать его с большим интересом. Я очень был огорчен, узнав, что Вы все еще не решили, в каком из полушарий обосноваться. Вы несчастный человек — всем Вы нужны, и выбор настолько велик, что Вы никак не можете принять решение. Может быть, я немного счастливее Вас, поскольку у меня нет выбора. Я почувствовал себя намного счастливее после того, как был решен вопрос о передаче моей аппаратуры, и у меня появилась надежда, что через несколько месяцев я смогу продолжить свою работу — работу, которая прервалась почти на два года; и сейчас Анна и дети со мной.

Условия для работы далеки от совершенства, но быстро улучшатся, и сейчас делается все, чтобы дать мне возможность работать. Я стал взрослым человеком в Кембридже, где я провел 13 лет! В городе древней культурной традиции. А Вы большую часть Вашей жизни работали в Геттингене, в городе, который занимал такое же интеллектуальное положение. Конечно, по этим меркам трудно оценивать нынешние условия здесь.

Но невозможно отрицать, что чрезвычайно увлекательно наблюдать за ростом новой культуры и новых принципов, и я не сожалею, что оказался сейчас в состоянии принять активное участие в этой игре. Конечно, я обижен и всегда буду испытывать обиду за то, что поступили со мной так по-свински, но, мой дорогой Борн, действия правительств во все времена и во всех частях света не отличаются деликатностью, и отдельная личность — это одинокая частица, которая, попав в „поток истории“, будет разбита. Итак, единственное, что остается делать, — это сохранять крепость духа…