Квартет Розендорфа

С Хильдой Розендорф откровенен. Ему, как видно, нужно иногда поговорить об интимных делах. Меня он опасается. Женщины умеют слушать лучше мужчин. Розендорф намекнул Хильде, что не изменял оставшейся в Германии жене. Я в это не верю. Но очевидно, что ему необходимо произвести на Хильду впечатление порядочного человека.

Все, черт возьми, желают произвести на нее именно такое впечатление. Странно. Она ведь сама занимается вещами не вполне добропорядочными. Она завязывает связи с чиновниками мандатной администрации, чтобы разузнать их секреты. Но человек, в чьей натуре есть глубокий отпечаток правды, может, видимо, заниматься обманом, не вредя себе.

Хильда говорит, что Розендорф застрахован от влюбленности, поскольку любит всех женщин. В сущности, он влюблен в самого себя — человек, способный вместить так много любви.

Фридман действительно принадлежит к миру феноменов. По-настоящему начитанный человек. Его мозг — лаборатория, поглотившая все знания, доступные просвещенному уму, точно так же, как его тело — лаборатория по исследованию вегетарианства. Он слишком серьезен. Любая обсуждаемая теоретическая идея становится у него принципом поведения. В Палестине, где философы мостят дороги, подобное мировоззрение опасно для скрипача. Он может почувствовать себя паразитом, не приносящим пользы строительству Эрец-Исраэль.

Фридман моложе Эвы Штаубенфельд, а выглядит старше ее. Эве, как видно, двадцать девять лет. Она из тех женщин, которые совсем не меняются от двадцати до пятидесяти, а потом однажды решают держаться старушками.

Фридман самый серьезный человек в этой компании. Остальные тоже не легкомысленны, а Эва может быть и угрюмой, но у Фридмана серьезность — призвание. Его мрачно-истовое отношение к долгу, вытекающему из философских выводов, напоминает отвращение к легкомыслию, которое встречается у монахов, что кидаются в аскезу, обнаружив в своем сердце сладострастие. Фридман и смеяться способен только над политическим анекдотом. Даже смеху он отводит воспитательную роль.

Я нахожу в нем наивную основу, но он может скатиться в жестокость. Люди с утонченными чувствами, обуреваемые радикальными идеями, могут прибегнуть к страшным средствам, чтобы идеи эти отстаивать. Такова вера Фридмана в сионизм и в уникальность местного социализма, который рождается из ничего и потому не разрушает старого мира — эдакая современная форма пророчества о конце времен. Это вера в пришествие Мессии, снявшая кипу и надевшая военную форму[87]. Его приход приблизят не страстные мольбы, а правильные поступки. Фридман слышит шаги Мессии в шуме тракторного мотора. В Советском Союзе Бог — электричество, а здесь — земледелие. Правда, Фридман не служит своему божеству, а лишь говорит о нем, но ведь множество верующих делают не больше того. Подобная наивность для таких людей — жизненная потребность. Если им случится со смущением обнаружить в себе сомнение, они гонят его кнутом.

Упаси меня Боже от перфекционистов, заставляющих себя жить в гармонии с миром. Для них всякая дисгармония — аккорд, ведущий к более полной гармонии. Они рождаются детерминистами и умрут с вопросом на устах. Они не верят, что в мире существует случайность. Согласно их воззрениям, явления, выходящие за рамки природы, организованы в общий возвышенный порядок, недоступный нашему пониманию. В нашем невежестве есть замысел Божий. Если бы Господь не сотворил нас бессильными, мы бы свергли Его с престола.

Фридман верит, что должна быть связь между мировоззрением и манерой исполнения музыки. Поверхностность в отношении к современным проблемам влечет за собою исполнение, лишенное глубины. Эва Штаубенфельд путает ему все карты. Ее ничто не интересует, кроме войны полов, а играет она так, словно прочла все на свете книги. У Фридмана есть трудность: факты не ведут себя согласно его планам. В мире нет никакого порядка. Дураки играют как ангелы, а умники фальшивят. Эва, которая полагает, что история состоит из описания баталий между мужчинами и женщинами и, в отличие от Фридмана, не разбирается в современных теориях, наложивших свой отпечаток на облик нашего столетия, лучше него играет Хиндемита, Стравинского, Берга и Тоха. Возбужденно и разочарованно слушал Фридман одаренного мальчика из рабочего пригорода Хайфы, игравшего Моцарта так, словно он сиживал за столом Эстергази. Как можно играть Моцарта, не понимая различия между Зальцбургом и Гамбургом? Как поймет человек, не читавший «Михаэля Колхааса», поздние квартеты Бетховена? Неужто и вправду достаточно смотреть в ноты и читать значки?