Квартира. Карьера. И три кавалера

Последний раз Трифонова общалась с телевизором, когда перебралась из общежития в свою первую комнату. С восторгом «листала» каналы, не останавливаясь надолго ни на одном. После жестокой коллективной воли смотреть всем вместе один дешевый сериал, а потом переключать на другой такой же незатейливая игра пультом казалась чудом. Но даже в ту пошлятину Кате никак не удавалось вникнуть – она работала посменно. А потом возник Кирилл, и стало не до телика. На Большой Садовой они с Александриной уже выбирали на компьютерах каждая свое. Поэтому то, что люди ежедневно включают новостную программу и настолько увлекаются, что даже с родненькой Катенькой не в состоянии поговорить, отвратило ее от звонков, кажется, навсегда. Так и перешли на смс.

Катя тряхнула головой, распугивая противные мыслишки, и отправилась туда, где выросла. Родители не испугались, кстати, и набросились на нее возле двери в квартиру. Потому что замки оказались сменены, ее ключи к ним не подходили. Оставалось трезвонить, а потом и молотить ногой изо всех сил. Минут через пять сонный голос бабушки спросил:

– Кто там?

«О, меня уже в глазок не узнают, – раздраженно подумала Трифонова. Но сама себя одернула: – Ты еще лет пять не показывайся, так они и нос к носу столкнувшись, не узнают». Несколько отрезвив себя чувством вины, она мирно отозвалась:

– Бабуля, это я, Катя.

– Боже мой, ведь мы проспали, – волновалась старушка, отпирая и, как она говаривала, запуская внучку в дом.

Определив тон вопроса через дверь, как «сонный», Трифонова все-таки подразумевала «вялый». Но и бабушка, и появившаяся в дверях родительской спальни мама были в ночных рубашках. Такого еще никогда не случалось. Катя почуяла недоброе. Впрочем, мама выглядела отлично. Она немного поправилась, что разгладило ее лицо. Короткая стрижка и тщательно закрашенная седина в густых тяжелых волосах делали ее похожей чуть ли не на полноватую школьницу.

– Мамочка, ты помолодела лет на пятнадцать, – воскликнула изумленная дочь.

Та оценила искренность восклицания, чуть порозовев щеками:

– Спасибо за комплимент. Добралась, надо полагать, нормально?

Вопрос содержал ответ. Катя только кивнула.

– Сейчас чайник поставлю, – привычно засуетилась бабушка, отнимая у внучки коробку с тортом. – Ты с поезда голодная, наверное.

– Нет, все терпимо. Вы давайте умывайтесь-одевайтесь, я приду в себя. А где папа? В гараже?

– Он через полчаса будет здесь и сам тебе расскажет, где его теперь носит, – тихо сказала мама. И быстро ушла в спальню.

Трифонова вопросительно посмотрела на бабулю. Но та безмолвно метнулась в кухню.

Девушка опустилась в кресло и попыталась успокоиться. Когда-то оно было таким большим, уютным и мягким. В нем так ладно сиделось с ногами. Бабушка еще ругала девочку, потому что та забывала снимать тапочки, устраиваясь с книжкой. «И представить себе не могли ноутбук на коленях», – подумала Трифонова. Сейчас же кресло было пыточным приспособлением – жесткое, никак не ориентированное на анатомию человеческого тела. В гостиной вообще не появилось ни одной новой вещи. Даже шторы тринадцать лет не меняли. «Странно, на что же они деньги, которые я присылаю, тратят? – подумала Катя. – Копят на ремонт? Давно пора. Бабуля еще тот монстр, она не даст просто так израсходовать ни гроша. Для нее залог сытости – банковский счет, а не набитый продуктами холодильник».

Трифонова закрыла глаза. «Вспоминай, что тут было три года назад, первого января, когда вы расстались. Ты не должна терять способность анализировать обстоятельства при любом раскладе. Потому что кроме тебя вменяемых в доме нет. Подготовься к чему угодно», – велела себе девушка.

Сначала всплыло мерзостное отчаяние, в котором она пребывала тогда. Кирилла уже не было, но страх, что он ее найдет и добьет, гулял в крови вовсю. Мирона еще не было, но он уже заявил, что они вместе отметят старый Новый год. Катя не очень поверила. Вот она в этом же кресле. Вот папа, смеющийся над моющимся в пальто Ипполитом сотый раз в своей жизни. С дочерью почти не разговаривает, но ему нравится, что они вместе смотрят новогодний телевизор. Мама с бабушкой в кухне возятся с холодцом, или что там они готовили. От помощи дружно отказались. Она не выдержала, ушла в парк возле старого Дома культуры, к елке. Искала детство, нашла взрослую абсолютную зимнюю тишину. Немного успокоилась, смогла пристроиться за столом. Проводили, встретили. Папе не дали выпить не то что водки, даже шампанского, намекая на то, что он болен, едва ли не при смерти. Она уже собиралась выяснять, что происходит, но тут на нее обрушилась любимая Москва. Повалили эсэмэски от медсестер из хирургии, от обожаемого всеми доктора Серегина, от Александрины, тогда еще Барышевой, которая уехала на Рождество и Новый год в Европу. И всем надо было ответить, и Анну Юльевну Клунину проникновенно поздравить. А потом позвонил Мирон Стомахин – любящий, скучающий, изводящийся без нее тоже где-то за границей, все еще не верящий толком, что она нашлась, что он подвозил ее домой, горячечно благословляя московские пробки…