– Ну… мне пора бежать. – Он скорчил гримасу. – Дедлайны не ждут. – Даже это прозвучало довольно круто: иметь дедлайны. Он журналист; я наблюдала, как он допоздна работал за своим ноутбуком – Но вы же, девчонки, живете на четвертом этаже, верно? Заглянете ко мне? Вместе с твоей соседкой. Как ее имя?
– Камилла. – Камиллу не забудешь. Она такая горячая, забавная. Но он не помнил ее имени. Зато помнил мое.
Через несколько дней под дверь квартиры подсунули записку.
Сначала я не могла сообразить, о чем речь. Кто что нашел? Смысла в этом не было никакого. Наверняка это предназначалось Камилле. И тут я вспомнила тот разговор в музыкальном магазине. Я подошла к шкафчику, за которым был кухонный лифт, вытащила потайную ручку, повернула ее, чтобы поднять наверх маленькую тележку. И в ней что-то было: пластинка «Йе-Йе-Йес», которую он купил в магазине. К ней была приложена записка.
– Это от кого? – заглянула через плечо Камилла. – Это он одолжил тебе? Бен? – Я уловила удивление в ее голосе. – Я видела его вчера, – сообщила она. – Он сказал мне, что был бы рад, если б я покормила его кота, когда он будет в отъезде. Он оставил мне запасной ключ. – Камилла заправила за ухо прядь своих карамельных волос. Я ощутила легкий укол ревности, пока не напомнила себе, что он-то
Во французском языке есть такое выражение.
Теперь я смотрю на шкаф, где спрятан кухонный лифт. Я подхожу к нему. Открываю шкаф, чтобы проверить шкивы, кручу ручку, как и в тот день шесть недель назад. Жду, пока маленькая тележка не появится в поле зрение.
Я вглядываюсь. Потому что внутри что-то есть. Как и тогда, когда он прислал мне пластинку. Но на этот раз это не пластинка. Это что-то завернутое в ткань. Я наклоняюсь, чтобы забрать это, и когда обхватываю рукой, чувствую укол. Поднимаю руку и смотрю, как кровь стекает с моей ладони.
Я отскакиваю. Смотрю на лезвие, покрытое то ли ржавчиной, то ли грязью.
И тогда я начинаю кричать.
Я не могу перестать думать о голосе Бена. Этот страх в его голосе. «Что
Неприятное чувство в животе. На самом деле, оно не покидало меня, а со вчерашнего вечера стало еще сильнее. Но теперь я больше не могу его игнорировать. Я думаю, что прошлой ночью, до того как я приехала, с моим братом что-то случилось. Что-то плохое.
– Ты собираешься вернуться туда? – спрашивает Тео. – После того как все услышала?
Я почти тронута его заботой, тем более, что он не производит впечатление человека с развитым чувством эмпатии.
– Да, – отвечаю я. – Мне нужно быть там. – И я туда пойду. Кроме того – я не проговариваю это – мне больше некуда идти.
Я решаю вернуться пешком, а не ехать на метро – далековато, но мне нужно побыть на свежем воздухе, чтобы ясно мыслить. Я заглядываю в телефон, чтобы сверить маршрут. Он жужжит:
Вот черт. Я убираю мобильник обратно в карман.
Я прохожу мимо бутиков, выкрашенных в красный, изумрудно-зеленый, темно-синий цвета, где в ярко освещенных витринах красуются аляпистые платья, свечи, диваны, украшения, шоколад и даже какие-то особые гребаные меренги, покрытые бледно-голубым и розовым. Полагаю, здесь найдется все для любого, у кого есть деньги. На мосту я протискиваюсь через толпы туристов, снимающих селфи на фоне реки: они целуются, улыбаются, болтают и смеются. Такое ощущение, что они живут в параллельной вселенной. И теперь, при взгляде на все это, кажется, что за яркой упаковкой внутри скрывается зло. В сладком, приторном аромате из пекарен и шоколадных лавок я улавливаю запах гнили: замороженная рыба возле рыбного магазина оставляет на тротуаре зловонные лужи, вонь собачьего дерьма, размазанного по тротуару, смрад засоренных канализационных стоков. Тошнота подступает к горлу.