Квартира в Париже

– У вас есть какие-нибудь фотографии?

Я замялась. Но какой в этом вред? Я подошла к своему крошечному столу, достала альбом. Он сел на стул напротив. Я отметила, как он бережно обращался с фотографиями, когда переворачивал страницы, как будто держал в руках что-то очень ценное.

– Как бы я хотел, чтобы у меня было что-то подобное, – внезапно признался он. – Я не знаю, что случилось с фотографиями, на которых я маленький. Не знаю, взгляну ли я на них снова…

Он остановился. Я уловила какой-то скрытый источник боли. Затем, как будто забыв об этом, он указал на фотографию.

– Только посмотри! Какой цвет моря!

Я посмотрела на нее. И взглянув, ощутила аромат дикого чабреца, запах соли в воздухе.

Он поднял глаза.

– Помню, вы говорили, что приехали за дочерью в Париж. Она здесь не задержалась?

Я обратила внимание, как его взгляд метнулся по комнате. И услышала невысказанный вопрос. Не то чтобы я сбежала из дома от бедности ради лучшей доли здесь. Зачем ради этого бросать свою прежнюю жизнь?

– Я не собиралась здесь оставаться, – открылась я.

Я смотрела на стену с фотографиями. Элира глядела на меня – в пять, в двенадцать, в семнадцать – красота ее крепла, менялась, но ее улыбка оставалась прежней. И взгляд такой же. Я помнила ее грудным младенцем: темные глаза смотрели на меня с такой ясностью, ум не по годам. Когда я заговорила, то обращалась не к нему, а к ее образу.

– Я приехала сюда, потому что переживала за нее.

Он подался вперед.

– Но почему?

Я взглянула на него. На мгновение я почти забыла, что он здесь. Я колебалась. Никогда никому раньше я не рассказывала об этом. Но он казался таким заинтересованным, таким неравнодушным. И в нем чувствовалась боль. Раньше, даже когда он оказывал мне небольшие знаки внимания, я видела в нем одного из них. Человека другого вида. Богатого, титулованного. Но этот проблеск боли сделал его человеком.

– Она забыла позвонить, хотя и обещала. И когда в конце концов я получила от нее весточку, ее голос звучал совсем по-другому. – Я рассматриваю фотографии. – Я… – Стараюсь подбирать слова. – Она рассказала, что была занята, что много работала. Я старалась не брать в голову. Старалась радоваться за нее. – Но я знала. Материнский инстинкт подсказывал мне, что-то случилось. Ее голос звучал иначе. Был какой-то хриплый, больной. Но хуже того, ее голос звучал неопределенно; не похожий на нее. Каждый раз, когда мы разговаривали до этого, я чувствовала, что она рядом со мной, несмотря на сотни километров между нами. Теперь, несмотря на расстояние, я чувствовала, как она ускользает. Это меня напугало.

Я перевела дух.

– В следующий раз она позвонила через несколько недель.

Сначала я слышала только вздохи. Потом наконец смогла разобрать слова:

– Мне так стыдно, мама. Мне так стыдно. Это место – оно плохое. Там творятся ужасные вещи. Люди там нехорошие. И… – следующая часть была настолько невнятной, что я ничего не могла разобрать. И тогда до меня дошло, что она рыдала; рыдала так сильно, что не могла говорить. Я так сильно сжала телефон, до боли в руке.

– Моя хорошая, я тебя не слышу.

– Я сказала… сказала, что и я тоже, я не очень хороший человек.

– Ты хороший человек, – твердо сказала я ей. – Я знаю тебя: и ты моя дочь, и ты хорошая.

– Это не так, мама. Я натворила ужасные вещи. И я даже не могу там работать.

– Почему?

Долгая пауза. Такая утомительная, что я решила, что наш разговор прервался.

– Я беременна, мама.

Сначала я подумала, что не расслышала ее как следует.

– Ты… беременна? – Она не только не была замужем, но и не упоминала никакого партнера; никого особенного. Я была так потрясена, что на мгновение потеряла дар речи. – Сколько месяцев?

– Пять месяцев, мама. Я больше не могу это скрывать. Я не могу работать.

После этого я услышала звук ее плача. Я понимала, что должна сказать что-то ободряющее.

– Но я… так счастлива, моя дорогая, – сказала я ей. – Я буду бабушкой. Это ведь чудесно. Я начну копить. – Я старалась отвечать, не выдавая своей паники, – мне нужно поторопиться с этим. Придется взять подработку – придется занимать. На это нужно время. – Я приеду в Париж, – сказала я. – Чтобы помочь тебе с ребенком.

Я посмотрела на Бенджамина Дэниелса.

– Это заняло время, месье. Это оказалось недешево. Потребовалось полгода. Но в итоге у меня появились деньги, чтобы приехать сюда. – У меня была виза, она позволяла остаться на несколько недель. – Я знала, что она уже родила ребенка, хотя я не получала новостей от нее последние несколько недель. – Я старалась не паниковать по этому поводу. Вместо этого попыталась представить, каково это – впервые взять на руки своего внука. Зато я была бы рядом и помогла заботиться о ребенке; позаботиться о ней: это было важно.

Когда я приехала, у меня не было ее домашнего адреса. Поэтому я отправилась к ней на работу. Я знала адрес; она много раз упоминала о нем. Это представлялось мне таким элегантным, изысканном местом. В богатой части города, как она описывала.

Швейцар посмотрел на меня в моей бедной одежде.

«Уборщицы заходят с черного входа», – сказал он.